Старая девочка - Владимир Шаров

Если благодаря найденным клеймановским папкам и донесениям собственных филеров Ерошкину, чтобы разобраться с женами Вериных людей, вполне хватило месяца, то на другом фронте продвижения пока не было. По всему, что Ерошкин нашел, он чувствовал, что Клейман, во всяком случае в последние дни перед арестом, прекрасно знал и то, что Вера встречается с Кузнецовым, и то, где и как это происходит. Ерошкину же до сих пор выйти на след не удавалось.

Он удвоил количество агентов, Веру теперь ни днем, ни ночью буквально ни на минуту не оставляли одну, но результата всё не было. Единственное, куда она ходила, это с работы и на работу да еще иногда в магазин; боясь преследовавших ее женщин, она даже гулять с дочерьми обычно просила мать. Убедившись в этом, Ерошкин по совету Берга вообще снял слежку и только уже после начала войны по рекомендации того же Берга ее возобновил.

Про арест Клеймана Вера ничего не знала и, когда энкавэдэшные филеры вдруг оставили ее в покое, была уверена, что про нее забыли, то ли из-за войны с финнами, то ли еще почему всем стало не до нее. Теперь, обнаружив, что слежка возобновилась, да еще такая плотная – чекистов она легко выделяла из любой толпы, – Вера поняла, что против нее что-то готовится и надо снова идти к Кузнецову просить защиты.

Резиденция Кузнецова помещалась в особняке бывшего графа Шереметева, который стоял точно посередине городского парка, примыкавшего к Кремлю с южной стороны. Парк был большой, старый и очень красивый. Сама Вера больше любила тот его угол, где парк, загибаясь, как бы языком спускается к Волге, однако отец, которого сюда водили гулять еще ребенком, говорил, что лучшей частью считается та, где стоит особняк, с трех сторон окруженный аллеями двухсотлетних дубов. Днем и сейчас вход в парк был свободный, охрана на это время отступала почти вплотную к особняку, и здесь гуляли тысячи горожан, но едва темнело, по заведенному порядку к резиденции перебрасывалась дополнительная рота охраны, весь район перекрывали для посторонних и до утра парк патрулировали фактически по самой границе.

Еще за несколько дней до того, как Вера отправилась на свидание к Кузнецову, от филеров косяком пошли необычные донесения, и Ерошкин почувствовал, что вот-вот что-то должно произойти. Сначала один из агентов, причем лучший клеймановский сыскарь, вдруг сообщил, что, по всей видимости, или он, или его напарник где-то прокололись, потому что Вера определенно нервничает, пытаясь выяснить, кто и когда за ней следит, всё время оглядывается.

Ерошкин понимал, что рано или поздно такое должно было произойти: в небольшом городе, где чуть ли не все знают друг друга в лицо, невозможно вечно следить за человеком и ни разу не попасться ему на глаза. Поэтому к неудаче он отнесся спокойно, никого на ковер вызывать не стал. Дальше, что объект нервничает, сообщали, едва заступив на пост, уже все чекисты, и от каждого Ерошкин слышал, что видно, что Вере известно, что за ней следят, но оторваться от слежки она пока не пытается. Филеры доносили, что пасущие Веру женщины тоже заметили эту слежку, видят они и Верину нервозность, а главное, сообщали агенты, похоже, они знают, что должно за этим последовать, и в свою очередь готовятся.

Так продолжалось ровно четыре дня, всё это время Ерошкин сутки напролет находился у себя в кабинете, там и спал, и ел, и туда же один из двух работавших филеров обязан был каждый час звонить и докладывать ему обстановку. В среду, ровно в полночь, из очередного звонка Ерошкин узнал, что Вера сегодня почему-то очень долго копается на чердаке, причем она уже несколько раз поднималась туда и спускалась. Ерошкин помнил, что обычно ей хватает получаса, чтобы прочитать и выучить дневниковую запись на следующий день, ведь, что-нибудь забыв, она всегда ту же запись может посмотреть на работе. На этот раз в общей сложности она провела на чердаке больше трех часов, причем филер доносил, что слышал, как жены дважды говорили друг другу: “Верка-то наша снова мышей ловит”. Всякий порядочный следователь знает, что чем бессмысленнее на первый взгляд информация, тем она важнее, впрочем, филеры и сами понимали, что вот-вот что-то должно начаться, были настороже. В общем, всё пока шло нормально, и единственное, о чем Ерошкин распорядился, велел докладывать себе обстановку каждые полчаса.

Вера ловила мышей или что-то еще в этом роде почти до середины ночи, но утром, как всегда, пошла на работу, на работе же и после нее вела себя обычно, даже, по словам сыщиков, в отличие от предшествующих дней почти не нервничала. Ерошкин по этому поводу переживать не стал, тем более что жены, знавшие Веру куда лучше его людей, явно считали, что тревога не ложная, что всё еще только начинается.

В десять часов вечера Вера погасила свет в своей комнате и, по-видимому, легла спать. В это время один из приставленных к Вере людей, доложив Ерошкину обстановку, спросил, не может ли он отлучиться на пятнадцать минут. Он жил через улицу от Веры и хотел зайти домой перекусить. Ерошкин разрешил, но филер тут же сказал, что жёны, все семь, собрались на пустыре, где раньше был их лагерь, и чего-то ждут, так что он не пойдет, понаблюдает за ними.

Потом в течение трех часов из Вериного дома не доносилось ни звука, и казалось, что все там крепко спят. Сыщики по-прежнему докладывали Ерошкину обстановку каждые полчаса, но ничего нового не было, и Ерошкин тоже собрался прилечь. Вдруг в два часа сорок пять минут, то есть на пятнадцать минут раньше обычного сеанса, у Ерошкина раздался звонок, и чекист, просившийся поесть, скороговоркой выпалил, что Вера, закутанная в черное, только что выскользнула из дома. Света в доме не зажигали, так что ясно, что она хочет уйти незамеченной.

Дальше звонки пошли нерегулярно и были очень короткими. Филеры боялись потерять Веру. Перед Ерошкиным на столе лежала подробная карта города, на ней были обозначены не только все улицы и переулки, но и под номерами телефоны-автоматы; благодаря этому следить, куда идет Вера, было нетрудно. Сначала она петляла, но, в общем, судя по всему, направлялась в сторону железной дороги и станции Ярославская-Товарная. Из-за войны пассажирские поезда теперь отправлялись оттуда, и как раз в три часа тридцать минут ночи отходил поезд на Москву. Одно время Ерошкин был твердо уверен, что именно он Вере и нужен. Его люди, похоже, думали то же самое.

Он собрался уже звонить Смирнову, просить выделить агентов, которые бы приняли Веру в Москве, даже стал набирать номер, но тут снова зазвонил городской телефон, и филер сказал, что Вера, не дойдя до станции двух кварталов, резко повернула. Сейчас, никуда не сворачивая и не петляя, она идет прямо в центр города. Филер не сомневался, что раньше она просто пыталась избавиться от слежки, теперь же идет туда, куда с самого начала хотела. После этого звонки пошли один за другим без всякого графика: чем ближе к центру, тем чаще на улицах попадались телефоны и, главное, сыщики больше не боялись ее потерять. Как и они, Ерошкин был уверен, что Вера сейчас направляется прямо к Кузнецову.

Сам Кузнецов еще не ложился, в кабинете и в гостиной особняка горел свет, и от охраны Ерошкин знал, что он до сих пор сидит за письменным столом, работает. Чтобы полностью держать ситуацию под контролем, Ерошкин направил двух человек к командиру взвода, который охранял внутренний периметр вокруг кузнецовского особняка, а двух других – к командиру роты, чьи солдаты патрулировали границы парка, своим же агентам велел держаться недалеко от Веры, но так, чтобы ей не мешать и на глаза тоже ни в коем случае не попадаться. В остальном действовать по обстоятельствам. Он несколько раз подряд повторил им, что совсем не хочет помешать встрече Кузнецова и Веры, что прав таких он не имеет и превышать свои полномочия не собирается, но Москва до крайности интересуется, как происходят эти встречи и что на них обсуждается. Ответы на эти вопросы сегодня должны быть получены во что бы то ни стало.