Парасомния - Д. В. Ковальски

– Проснитесь, мистер Морган, – прозвучало в темноте, но было уже поздно, Август вдохнул аромат и отключился.

5

Называть себя капитаном или оставить это обращение для других желания не было. Лежа под мертвым телом некогда своего пусть недолго, но все же врага, Эван ощущал себя абсолютно живым человеком. Удар в челюсть выбил не только зуб, но и трезвое сознание, отправив его в долгую спячку. Сколько точно прошло времени, судить было сложно, но, во-первых, тело трупа задубело, а, во-вторых, собственные конечности затекли. Вероятно, когда он доберется до улицы, то сможет определить, который сейчас час, но, признаться, сейчас его это не волновало.

На удивление его сейчас ничто не волновало. Он даже не мог решить, куда направиться и что делать. Последние события едва ли отпечатались в его памяти, оставив лишь небольшие намеки, настолько незначительные, что в некоторые из них было сложно поверить. Таким фрагментом в памяти Эвана был выстрел сержанта. В качестве еще одного напоминания недалеко лежало тело инспектора, голова которого больше была похожа на раскрытый бутон розы.

Несмотря на пару тяжелых прошедших дней, сейчас Эван чувствовал себя гораздо живее, чем днем раньше. Он и позабыл, насколько сознание может быть легким и чистым и не обремененным ничем. Остатки лекарства, переданные ему дворецким, уже давно выветрились. Все зло от него, так думал Эван и отчасти был прав.

Он никак не мог вспомнить, убил ли он Финли и что произошло с Джо, но если эти двое выжили и при этом не поубивали друг друга, то явно скрылись с их общаком. Стоило вернуться в их последнее убежище и постараться восстановить события, но сделать это требовалось аккуратно, не попадаясь на глаза Баро. Будет лучше, если он продолжит думать, что Эван мертв.

Абсолютная пустота в его голове появлялась каждый раз, когда Эван пытался вспомнить события после выстрела, и пустота эта обрывалась в том моменте, когда открывались глаза и взор падал на растерзанного Гарпа. Такой смерти он бы не пожелал никому.

Как назло, его оружие, как и оружие его соседа по церковной крипте, вероятно, отобрали. Это понятно, кто будет вооружать трупы, но все же слабая надежда на то, что никто не станет обыскивать трупы, была.

Была еще одна надежда, гораздо более сильная, и она заключалась в том, что крипту можно будет покинуть, не поднимаясь обратно в общий зал, где его явно заметят сотни глаз.

«Глаза» – слово стрельнуло в сознании зрительным образом. Он вспомнил их глаза. Черные по кругу век, словно испачканные в саже, и пустые белки внутри с красной паутиной воспаленных сосудов. От этого воспоминания пробежали мурашки, что-то в этих глазах было такое, что пугало, но память старательно блокировала эту информацию, хотя, может быть, дело было вовсе не в глазах.

Подвальное помещение оказалось гораздо меньших размеров, чем изначально показалось Эвану. Когда-то здесь было решено хоронить определенных особ, сделавших для города что-то действительно хорошее, но таковых не нашлось, зато скопилось достаточное число тех, кто хотел откупиться за грехи, думая, что если после смерти его похоронят в крипте, то будет ему гарантировано место в раю.

По этой причине от затеи отказались, дабы не совращать соблазном грешных людей. Потому расширять стены нужды не было. Из короткого туннеля с колонами и отверстиям в стене для захоронения было два пути, один из которых лестницей уходил на первый этаж. Второй упирался в деревянную дверь, отсыревшую и разваливающуюся при легком касании. За ней был винный погреб, практически пустой. Эван разжился лишь двумя нетронутыми бутылками со стертой датой. На вкус вино оказалось неплохим, но слишком кислым и терпким. Особенно на пустой желудок. Сделав пару глотков, он остановился, испугавшись того, что уже не будет так трезво мыслить, как минутой ранее, и кошмары вернутся.

Потревоженная выпивкой челюсть стала ныть, а при попытке хоть немного пошевелиться жутко болела. Эван потер ее рукой, и в его голове мелькнуло воспоминание – мощный кулак, подобный кузнечному молоту, врезающийся в его лицо. Несмотря на то что они были по разным сторонам, Эван чувствовал жалость к этому громиле. Человек такой силы никак не должен был так умирать и уж тем более кормить крыс в подвале церкви. При других обстоятельствах он бы даже похоронил его с почестями, но сейчас нужно было думать о себе.

Путь на свободу был один – через основной зал, и требовал он предельной аккуратности и концентрации. Эван надеялся на то, что по какой-нибудь причине все покинули церковь и подарили ему уникальную возможность спастись, но в душе в это не верил.

Лестница предательски скрипела, выдавая каждый его шаг, но выбора не было. Подойдя к двери, Эван замер, стараясь уловить звуки за ней, по которым можно было представить, что там происходит. Ничего слышно не было. Тогда он постарался беззвучно открыть дверь, но из-за покосившегося здания нижняя часть двери с металлической набивкой жестко заскрипела по каменному полу, освежая протертый след.

Такой шум явно разлетелся по всей церкви, эхом отражаясь от колон и высоких потолков, отчего пришлось проскочить вперед и скрыться за стеной. Оттуда открывался вид на кресло, которое установили по просьбе Баро и которое сейчас пустовало. Эван нырнул за него и выглянул.

Картина напоминала похоронную процессию. Люди стояли у своих мест и наблюдали за Баро, который, отстукивая тростью, медленно прогуливался между ними. Ни он, ни кто-то другой из людей не посмотрели в эту сторону, услышав тяжелый скрип металлической двери. Все наблюдали за одним человеком и ждали его слова.

Эван с трудом узнавал людей в этом зале, хотя некоторые из них были ему хорошо знакомы, своим видом они походили на упырей, на лицах были следы крови, но они к этому были безразличны. Люди видели друг друга, не могли не видеть, не могли не заметить следы вокруг губ, на шее, одежде, руках, но то ли делали вид, что ничего не видят, то ли им действительно было все равно, как выглядят их соседи.

Словно далекий раскат грома, гулким басом прокатился го ос Баро. Он призвал всех к вниманию, и когда, окинув всех взглядом, убедился в том, что все готовы его слушать, продолжил:

– Добрые жители этого славного города! Пришло время вам вернуться в ваши дома. Но не для того, чтобы осесть в них и вновь быть одолеваемыми хворью, а для того, чтобы вернуться сюда