Мoя нечестивая жизнь - Кейт Мэннинг

– Диксон! – завопила толпа. – Диксон! Диксон!

Тот самый Диксон? Значит, все это просто спектакль? Я же собственными глазами видела, как этот Диксон расклеивал объявления. Значит, это он собрал толпу, довел ее до исступления. Торговец скандалами. Похоже, собирается произнести речь.

– Леди и джентльмены! – крикнул Диксон, воздев указующий перст. – Взываю к вам: изгоните нечестивую прочь!

Изгоните Мадам Де Босак, убийцу и мошенницу, чье богатство зиждется на костях невинных.

– Повесить ее!

– Если Мадам не уберется от нас сама, пусть народ поможет ей. Выломаем дверь и вытащим ее на свет божий!

Толпа взревела и качнулась к дому, оказавшись вплотную к полицейским. Подстрекательство к линчеванию? Для Матселла это оказалось чересчур, хотя он наверняка не прочь увидеть меня повешенной где-нибудь на акации. К тому же он сейчас полицейский, а не газетчик. Препятствовать беспорядкам – вот его главная задача.

– Расходитесь, сию минуту расходитесь! – заорал издатель в полицейском мундире. – Прекратить немедленно!

И громила на моем крыльце принялся постукивать дубинкой по ладони. Люди на миг притихли, затем разом загомонили, послышался смех, но штурмовать дверь не осмелились. Впрочем, расходиться они тоже не собирались. Я была сама не своя от волнения еще и потому, что не знала, как выбраться из дома. Скоро нужно за Аннабелль в школу… Как известить Чарли, предупредить Грету, сообщить юристу Морриллу? Позже я узнала, что Грета в клинике, расположенной в нескольких шагах от моего дома, услышала шум, заперла входную дверь и кинулась в школу за Аннабелль. Ту ночь моя девочка провела у Греты, играла с Вилли и ведать не ведала об ужасе, что случился на нашей улице.

– Убийца! Убийца! – вопили горлопаны, пока не опустились сумерки, только тогда они постепенно расползлись по своим щелям. К вечеру у дома топталось всего несколько человек. Я слышала, как они недовольно переговариваются, разочарованные, что никого так и не вздернули. А через час остались лишь люди в форме.

– Только полисмены, – сказала до смерти перепуганная Мэгги.

Считайте меня дурой. Но только тут я осознала главную опасность. Полицейские прибыли не для того, чтобы меня охранять. Главная угроза исходила от них. И не она ли стучалась сейчас в мою дверь?

– Пойди отзовись, – велела я Мэгги. – Ты знаешь, что надо сказать.

– Мадам Де Босак? – Голос явно принадлежал лицу с полномочиями.

– Никакой мадам здесь не живет, – ответила умница Мэгги. – А моей хозяйки нет дома. Я передам ей, что вы заходили. Как вас представить?

– Шеф полиции Матселл. Прошу передать Мадам, что ее деятельность нарушает установленные правила и выбор у нее такой: либо свернуть незаконную практику, либо лицом к лицу столкнуться с последствиями.

– С последствиями? – переспросила Мэгги, и я почти услышала, как хлопают ее ресницы. Кокетка. – Последствия?

– Приговора страшнее, чем повешение, она может не бояться.

На следующий день «Полиантос», «Гералд» и «Полицейский вестник» опубликовали отчет о беспорядках, не потрудившись объяснить, кто именно эти беспорядки затеял. А затеяли их сами газеты. «Гералд» напыщенно написал, что я укрылась в своем логове, дрожа от страха, что толпа вытащит меня из норы и разорвет на части. «Вестник» же объявил, что дьяволицы дома не оказалось – она как раз продавала белого ребенка в рабство. «Полиантос» возвестил, что у толпы была припасена веревка, дабы вздернуть Мадам на фонаре.

Газеты расхватывали как горячую кукурузу. Газетную ложь я читала, сидя за столом в ресторане отеля «Астор Хаус», куда мы перебрались по настоянию Чарли. Здесь к нам присоединились наши друзья – Оуэнсы и Моррилл. Ида Оуэнс гладила меня по руке, а ее муж, топорща усы, пыхтел, возмущенный бесстыдством репортеров, сочинивших про меня такие небылицы. Мой кофе давно остыл, когда я взялась за «Вестник».

Вчера на Либерти-стрит у дома, который занимает некая Мадам Х, собралась возбужденная толпа. Чувствовалось, что и более обеспеченные классы испытывают глубокое отвращение к методам этой жалкой ведьмы, которая пряталась за шторами, дрожа от страха перед толпой, требовавшей немедленно очистить помещение.

Судя по вчерашнему настроению публики, Мадам убедилась в необходимости свернуть свой нечестивый бизнес, ибо ясно, что беспорядки, коих она стала причиной, на этом не закончатся.

– Мадам убедилась, – повторил Чарли. – Ведь так, да?

– А вы уверены, что нужно закрыть клинику? – спросила Ида Оуэнс. – Или все же нет?

– Не говорите только, что все это выбило вас из седла, дорогая моя! – воскликнул ее супруг.

– Меня и правда выбили из седла, – согласилась я.

– Мы не дадим кучке лоточников выселить тебя под гром сковородок, – сказал Чарли.

– Мы? Тебя там не было!

Я знала, что муж сожалеет, что его не было дома. Он примчался уже после окончания вакханалии, потрясенный новостями, и был со мной особенно ласков.

– Бедная моя Энни, этого больше не повторится, никогда, – шептал он, обнимая меня.

Чарли увез меня в «Астор Хаус» и весь вечер, который Аннабелль провела у Греты, ораторствовал перед друзьями.

– Это все дело рук Диксона. Это он устроил спектакль для прессы.

– Он там был не один, – возразила я. – И ты не видел их налитые кровью глаза.

– Кровь я видел. Я знаю, какая она из себя.

– Они пришли за мной, а не за тобой. У них даже есть листовки с моей карикатурой.

– Нисколько не похожей. Ты красавица, а нарисована уродливая карга.

– Так вы отступите, миссис Джонс? – спросил Оуэнс. – А как же ваши подопечные?

– Вы отдадите нас, своих сестер, на растерзание невежеству? – подхватила его жена. – Вверите нас бесчувственным мужланам?

– Миссис Джонс, все зависит только от вас, – сказал Оуэнс. – Знайте, что мы безмерно уважаем вас, восхищаемся вашей смелостью.

Старый лис Оуэнс ткнул точнехонько в мое слабое место. Я была падка на лесть.

Тут и Моррилл подал голос:

– Мадам, у них нет никаких улик против вас, но даже если бы были, я с легкостью отражу все удары.

Я вертела в руках ложку, скребла ею по белой крахмальной скатерти. Вечернее солнце играло, отражаясь в стекле, в серебряных приборах, в позолоченной мебели. Звон посуды, смех, негромкая фортепианная музыка. Прочие посетители ресторана обсуждали покупки, политику, детей, знакомых. Никто тут не говорил ни о крови, ни о смерти. Не говорили и об опозоренных женщинах, оказавшихся на краю погибели. И о ярости толпы не говорили. И о тюрьме, и о виселице. Они ели свой десерт, вытирали салфетками рты. И смеялись.

– Съешь что-нибудь, милая, – мягко попросил Чарли, касаясь моей ладони. – Газетам не понравится, что ты голодаешь. Ведь о чем тогда писать? Решат, что ты лишилась аппетита, потому что испугалась. Ты исчезнешь из заголовков, если сдашься. И никто не будет колотить в твою дверь по ночам. Ты станешь жить в мире и покое.