По ступеням «Божьего трона» - Григорий Грум-Гржимайло

Подтверждаю свои наблюдения выписками из старейших описателей Китая, которых нельзя упрекнуть в нерасположении к последнему:

«В домах видеть жен и дочерей их не можно, ибо они у них находятся в отделенных внутренних комнатах и, занимаясь в домах между собою своими увеселениями, живут, как невольницы; и вход к женатым людям не только посторонним, но и родным, живущим в одном с ними доме, мужчинам запрещается, почему даже отец к женатым сыновьям и старший брат к младшим входить права не имеет»[105].

«Прекрасному полу принимать участие в собрании мужчин предосудительным считается. Скрывать женский пол от посторонних есть обыкновение, общее и чиновникам и разночинцам»[106].

Наконец, подтверждением вышеприведенных цитат могут служить и выписки из статьи о Китае Чжан Цзидуна (Tcheng Ki-tong), которого меньше всего можем мы заподозрить в желании повредить репутации своего народа, так как все статьи его написаны были именно с тою целью, чтобы возвысить свою родину в глазах европейцев. К сожалению, в своей слепой и часто бестактной защите всего китайского он переходит границы, подсказываемые благоразумием, и тем, разумеется, в значительной степени умаляет достоинство своих заметок, эпиграфом коих может служить латинское изречение: credere [credо] quia absurdum [est][107].

«Единственная цель заключения брака – увеличение семьи, так как процветание последней всецело зависит от ее многочисленности; отсюда предоставление выбора в брачных союзах родителям, как представителям начала власти».

«Женщины не участвуют в собрании мужчин; так установлено обычаем в видах устранения поводов к соблазну».

«Брачные обычаи Китая совсем исключают период ухаживания, так как обыкновенно девушка впервые знакомится с своим будущим мужем только в момент заключения брачного обряда».

«Воспитание мужчины и женщины совершенно различно, потому что муж, по понятиям китайского народа, есть солнце, дающее свет, а жена – луна, не имеющая своего света, но заимствующая его от солнца».

Ввиду всего вышесказанного как-то странно слышать из уст лиц, посвятивших себя специально изучению Востока, утверждения подобные тому, например, что «китайцы своих женщин не запирают»[108].

Эта вера в свободу и равноправность китайских женщин – такое же заблуждение, как и многое другое из числа того, что пишется о Серединном государстве людьми или близорукими по природе, или наблюдавшими китайскую жизнь только из окон домов европейских посольств и факторий.

Как бы то ни было, но мы не без основания можем, как кажется, утверждать, что современные взаимные отношения обоих полов в землях Восточного Тянь-Шаня сложились во всяком случае не под китайским влиянием, что в основании их лежит общественный строй эпохи более древней, чем эпоха первых сюда вторжений китайцев, что, вероятно, свобода, а с нею, быть может, и равноправность женщины составляли некогда даже настолько существенную особенность общественной жизни в Турфане, что последняя почти всецело здесь и до сих пор еще удержалась, сумев побороть как всемогущее влияние ислама, так и пример соседних народов; и этой бескровной победе, без сомнения, в значительной степени содействовал консерватизм народа в возведении своих жилых помещений.

Как бы ни был беден житель Турфана, но дом его непременно слагается из следующих четырех главных частей: 1) теплой горницы с обширным подтапливаемым снизу канжином, занимающим обыкновенно чуть ли не все помещение и имеющим с края круглое отверстие для котла; в благоустроенных домах для того, чтобы усилить тягу, снаружи стены выводится высокая дымовая труба, – опять особенность, до которой далеко еще не всякий в Китае додумался; канжин этот обыкновенно устилается толстым войлоком и вдоль стен уставляется сундуками и различными иными предметами домашнего обихода; освещается эта горница, как, впрочем, и все остальные, квадратным отверстием, проделанным в потолке и закрывающимся снаружи доской; 2) летнего помещения, обыкновенно более обширной комнаты, чем предыдущая, с одним или двумя окнами, многочисленными нишами и камином; 3) внутреннего дворика с яслями, кладовками и всевозможными иными удобствами; и, наконец, наружного двора, на который выходит одна или несколько открытых площадок с навесом над ними.

Все это обносится, так же как и в домах русских таджиков, одной общей глинобитной стеной, благодаря чему и все селение, в общем, совершенно напоминает селения Туркестана, да и архитектура построек здесь та же; все же различия, какие и замечаются, сводятся на детали.

Упоминавшуюся уже выше хлебную печь делают или на этом дворе, или близ тока, который постоянно расчищается, вне ограды усадьбы, хотя весьма редко где-нибудь в поле, всего же чаще в каких-нибудь двух или трех шагах от ворот. Печь устраивается очень просто: выкапывается в один метр глубиной круглая яма, которая и вымазывается изнутри тонким слоем глины; края ее окружаются плоским, глиняным же, валиком, одновременно исполняющим два назначения: стола и ограды, высота которой обыкновенно не превышает 70 см. В построенную таким образом печь складывают сначала дрова или хворост и жгут их до тех пор, пока стенки последней не накалятся вполне. Тогда из кислого теста раскатывают лепешки, смачивают водой и лепят на накаленные стены; через минуту такой хлеб уж готов – и редко оказывается вполне неудачным.

Чем беднее селение, тем шире раскидывается оно, тем обширнее площадь, занятая каждой усадьбой. Очевидно, земли здесь избыток, и ее не жалеют. И причина всему этому совершенно ясна, потому что главное богатство каждого земледельца – вода или, точнее сказать, количество орошенной водою земли; пустыри же решительно никого не прельщают и никому не нужны, а потому занимай под свою усадьбу хоть всю харюзу, никто на это слова не скажет!

Для того чтобы разобраться в тех условиях, среди которых приходится здесь жить земледельцу, мы остановимся на такой общине, которая по достаткам своим занимает среднее место. Такой общиной и будет Ян-булак, разбитая на десяток небольших селений и отдельных хозяйств вдоль северо-восточной окраины отрицательной низменности Асса, на юг от Люкчуна.

Количество семейств этой общины мне называли различно, но в среднем можно считать, что на ста карысях живет их здесь никак не меньше трехсот. Ян-булакские карыси обильны водой и в общем в состоянии оросить каждый от 100 до 200 му земли; принимая же за среднюю норму цифру в 150 му, получим, что общее количество орошенной земли будет равно 15000 му, или 750 десятинам (818 га). В действительности же оно должно быть несколько больше, так как в промежутках между потребностью воды на поля открывается всегда возможность спускать ее на бахчи, в сады, виноградники и даже на табачные плантации. Таким образом, принимая во внимание значительную урожайность турфанских земель и двойной урожай главных хлебов – пшеницы и джугары, можно было бы с уверенностью сказать, что жители Ян-булака обставлены в материальном отношении сравнительно превосходно; совсем не то видим мы, однако, в действительности.