Черный легион - Богдан Сушинский

Гиммлер, этот «вечно второй», никогда не чувствовал себя личностью как таковой. Он всегда нуждался в первом лице, лидере, вожде, рядом с которым, и только рядом с которым, по-настоящему способен был проявить себя. Так вот, так уж случилось, что первой личностью, послужившей образцом для подражания, оказался император Генрих Саксонский. Которого еще иногда называли Птицеловом, что, впрочем, откровенно не нравилось рейхсфюреру. Но было время, когда Генрих Саксонский превратился для него в настоящего идола. Именно тогда, на волне идолопоклонства, Гиммлер ввел традицию принимать присягу эсэсовца в полночь, при свете факелов, склонив голову над гробом императора, покоящимся в кафедральном соборе Брюнсвика.

Здесь все более-менее ясно. Гиммлеру импонировало стремление Генриха I создать особую касту германского рыцарства. И он действительно создал такой рыцарский орден, равных которому не было во всем мире. Рейхсфюреру осталось лишь приспособить устав и принципы этого воинского сообщества применительно к XX веку.

Но Генрих Саксонский был и остается для него тем же, чем остается всякий мессия — далеким, праведным и непостижимым. Такому не стыдно поклоняться, а главное — не стыдно признаться в подобном поклонении.

Но дело в том, что на земле мессию Генриха Саксонского вдруг заменил воин, истинный воин, Рейнхард Гейдрих, — о чем рейхсфюрер никогда и никому не признавался и не признается. Да, Гейдрих тоже стал для него идолом. С той только разницей, что германский император явился ему из далекой истории и как бы ниспослан был в том виде, в каком он есть. А из Гейдриха рейхсфюрер сотворял себе кумира постепенно, собственными усилиями и собственной фантазией.

Воспылав идеей возрождения арийской расы, Гиммлер долгое время пытался найти среди близких ему человека, внешне, хотя бы внешне, соответствовавшего его представлениям о современном воине-арийце. И нашел. Гейдриха. Рослый, с почти неподражаемой прусской, выправкой морского офицера, по-буйволиному сильный… Белокурая, с едва заметной рыжеватинкой, голова — с необычайно высоким лбом и всегда оживленными голубыми глазами.

Правда, глаза эти могли показаться откровенно раскосыми, что при известной широкоскулости обергруппенфюрера свидетельствовало о непростительных азиатских вкраплениях… Однако этого-то Гиммлер как раз и не замечал.

Зато всегда обращал внимание на тонкий ум этого тайного почитателя английского, джентльменского, стиля поведения, недосягаемо высокий для него, Гиммлера, уровень общей культуры. Оно и не удивительно: отец — ректор Галльской консерватории. Все детство — в кругу людей, воспитанных на классической европейской культуре.

Однажды Гиммлер стал свидетелем того, как Гейдрих отбивал яростные атаки сразу двух превосходных фехтовальщиков и победил. После этого рейхсфюрер прочно утвердился во мнении, бытовавшем и среди офицеров СД, что их шеф — лучший фехтовальщик Германии. А побывав на нескольких вечерах музыки, устраиваемых обергруппенфюрером у себя дома, готов был поклясться, что скрипкой этот сорви-голова владеет еще виртуознее, чем шпагой.

Совершенно очевидно, что у Гейдриха были все задатки блестящего морского офицера, а еще точнее — офицера морской разведки, к идеалу которого Рейнхард шел через военно-морское училище и политический сектор разведки Балтийского флота; через членство в «Немецком народном союзе обороны и наступления» и добровольческую дивизию «Лю-циус» — некий патриотический фронт… Но в двадцать семь ему вдруг пришлось испытать такое падение, после которого многие уже никогда не поднимаются. Поскольку не способны подниматься.

На какой-то из вечеринок этот красавец основательно напоил, а затем столь же основательно изнасиловал, как утверждают, дочь некоего старшего морского офицера. Эту банальную холостяцкую историю на время удалось замять. Рейнхард сумел превратить падшую девственницу в отпетую любовницу, как обычно, рассчитывавшую, что со временем она станет женой будущего адмирала. Но когда та поняла, что дальше откровенных сексуальных извращений, в которых Гейдрих — следует отдать ему должное — знал толк не хуже, чем в фехтовании, дело не продвинется, — устроила ему с помощью своего отца такой скандальный «интим», что командование вынуждено было прибегнуть к офицерскому суду чести.

А кончилось все тем, что в один день из довольно респектабельного офицера Гейдрих превратился в опозорившего семью безработного, уделом которого становились ночные притоны Гамбурга и Киля. Кажется, где-то там, в одном из них, его и заметил функционер местной организации НСДАП.

Поразившись незаурядности новообращенного забулдыги, этот ангел-спаситель не только посоветовал Гейдриху немедленно вступить в партию, но и поручил возглавить небольшую группу СС. А поскольку группа очень скоро стала выделяться своей воинственностью и хитростью вожака, то Гиммлер, не долго сомневаясь, произвел его в штурмбаннфюреры и направил в свой, базировавшийся тогда в Мюнхене, штаб. Он же как единственный из штабистов, имевший опыт работы в разведке, был назначен затем шефом только-только создаваемой службы безопасности СС. Но уже, ясное дело, в чине штандартенфюрера.

Как-то Борман поинтересовался, знает ли Гиммлер, что ночи напролет Гейдрих шляется по притонам и что оргии, устраиваемые им на тайных квартирах (то оказываясь в постели сразу с тремя женщинами, то позволяя себе сеансы группового секса с подключением нескольких подчиненных), давно перешли все грани дозволенного.

— Но я знаю и другое, дорогой Борман, — ответил рейхсфюрер. — Этот воин СС столько сделал для гестапо, СД, нас с вами, а значит, и для рейха, — что имеет право быть прощенным за все содомские грехи, на которые только способен его необузданный сексуальный нрав. Тем более что в этом деле грани дозволенного определить еще никому не удавалось. Уверен, что вы согласитесь с этой моей весьма скромной мыслью, партайгеноссе Борман.

Рейхслейтер пожевал губы, почмокал и, так ничего и не ответив, медленно побрел по коридору рейхсканцелярии к своему кабинету.

Гиммлер до сих пор уверен, что в тот день он спас Гейдриха не столько от гнева Бормана — этот боров, как всегда, притаился, — а от карающей руки Гитлера. Борман просто-напросто не решился раздувать сексуально-притонный ажиотаж, как когда-то в истории с генералом фон Фричем.

«Не спас, а всего лишь отсрочил день казни», — уточнил сейчас рейхсфюрер, глядя на посмертную маску основателя СД.

У него давно возникло подозрение, что Борман очень ловко использовал ненависть некоторых личных врагов Гейдриха и с их помощью помог чешским партизанам организовать нападение на йице-протектора. Однако копаться в этой истории Гиммлер не собирался.

«Во всяком случае, не сейчас, — в который раз приказал себе Великий магистр Черного ордена. — Не время. Хотя, займи Гейдрих место Гитлера, — при всем том, что он отчаянно зарился на мой пост, — Германия шла бы теперь не к позорному поражению, а к победе». «Ты был прав, Рейнхард: «все зависит от вожака», — вспомнил рейхсфюрер любимую поговорку Гейдриха. — Только что-то в последнее время вожак наш все менее достоин той стаи, которая возвела его на трон величия. Вот уж поистине: все зависит от вожака…»