Черный легион - Богдан Сушинский

— По крайней мере у вас есть четкая цель, барон, — вновь поддержал его Курбатов. — Помните, у Ницше: «Велик тот, у кого есть цель и кто, не считаясь ни с какими средствами, делает все для достижения этой цели». Так, по-моему… Или что-то в этом духе.

— Велик тот… — поднял руку в римском приветствии фон Тирбах.

Доктору Эльзе Аленберн не было еще и тридцати. Невысокого роста, по-спортивному скроенная, она вошла в кабинет рейхсфюрера той медлительной, пружинистой походкой мартовской кошки, которой привыкла гулять по коврам своего «лебенсборна», «Святилища арийцев».

Она не вскинула руку в привычном приветствии, а, приближаясь к столу, оценивающе осмотрела поднявшегося ей навстречу рейхсфюрера. Это был взгляд бандерши, умевшей мгновенно оценить, чего стоит новый посетитель ее притона и какой из ее девочек он способен доставить хоть некое подобие удовольствия.

Гиммлер почти физически ощутил, как своим взглядом Эльза буквально раздевает его. Сейчас он почувствовал себя так, как может чувствовать себя разве что совершенно оголенный человек, стоя у проруби.

— Доктор Эльза Аленберн, — представилась гауптштурм-фюрер, протягивая рейхсфюреру руку.

Если лицо ее и возможно было признать красивым, то это была красота застывшего гипсового слепка, наподобие того, что все еще покоился рядом со столом Гиммлера. Увлекшись телефонным разговором, рейхсфюрер так и не успел спрятать его в сейф. К тому же лицо женщины было очерчено слишком резкими, грубоватыми чертами, чтобы слыть нордическим, и казалось заметно располневшим. Волосы напористо выбивались из-под элегантно посаженной на небольшую головку пилотки, однако пепельно-русый цвет их заметно старил Аленберн, как, впрочем, и толстые, слегка отвисающие, обрамленные вызывающе заметной порослью губы — запоздало чувственные и непростительно откровенные для коменданта столь солидного любовно-акушерского заведения. Весьма специфического, как справедливо заметил штандартенфюрер Брандт.

— Садитесь, доктор Аленберн. Я немного слышал о вас.

Эльза удивленно взглянула на рейхсфюрера из-под приподнятых бровей, словно хотела спросить: «Вы-то откуда могли знать о моем существовании?» Однако совершенно спокойно упредила дальнейшие комплименты Гиммлера:

— Мы — люди, работающие на будущее Германии, слишком незаметны, чтобы о них вспоминали чаще, чем этого требует обстановка на фронтах — внешних и внутренних. Весьма признательна, господин рейхсфюрер, что нашли возможным принять меня.

Уже усаживаясь на предложенный стул, Эльза вдруг заметила посмертную маску, обращенную теперь прямо к столу рейхсфюрера, и, взглядом испросив разрешения, приблизилась к ней.

— Знакомое лицо, — вопросительно взглянула на Гиммлера. — Кто-то из чинов гестапо, не так ли, господин рейхсфюрер?

— Верно.

— Не мoгy вспомнить, хотя… А ведь не очень удачная посмертная маска?

— Вы смогли определить, что посмертная?

— Я физиолог и анатомист. Мне самой приходилось делать слепки, правда, всего дважды. Позвольте, да ведь это, кажется, обергрупиенфюрер Гейдрих, бывший начальник Главного управления имперской безопасности?

— Верно, это он, — строго и недовольно признал Гиммлер, словно доктор неосторожно раскрыла его самую сокровенную тайну. Снял очки, старательно протер их тряпочкой и, опять водрузив на переносицу, почти потребовал:

— Садитесь же, гаунтштурмфюрер Аленберн. У нас не так много времени.

Ему неожиданно показалось, что сцена узнавания маски была старательно разыграна доктором. Идя сюда, Аленберн знала, что здесь творится ритуал поклонения лику «святого Гейдриха». Если это действительно так…

В свою очередь Эльза тоже поняла, что что-то в их встрече начало складываться не в том русле, в каком хотелось бы. Пробормотав нечто напоминающее «извините, видите ли… чисто профессиональный интерес…», она покорно заняла свое место.

Тем неожиданнее показался жестокий, выдержанный в гестаповском тоне, вопрос Гиммлера:

— Так все же… При каких обстоятельствах и когда именно вам пришлось видеться с господином Гейдрихом? — Ей-то показалось, что рейхсфюреру вообще не хотелось, чтобы она упоминала имя этого человека.

— Он бывал у нас в «лебенсборне», — она замялась и почему-то посмотрела на свои короткие, толстые — достаточно короткие и толстые, чтобы привести в ужас любого из преподавателей консерватории, в среде которых некогда воспитывался незабвенный Рейнхард Гейдрих, — пальцы.

— Когда? — засмотрелся на них Гиммлер.

— Незадолго до своей гибели.

— И часто? Я спрашиваю: часто ли он бывал у вас в «Святилище арийцев»?

Их взгляды встретились.

— Всего дважды. Да, точно, дважды… Но ведь он имел право посещать любой из «лебенсборнов»?

— Несомненно.

— Тем более что никому другому, кроме вас, я бы не сообщила этого. Мы умеем хранить тайны, как этого требуют устав «лебенсборна» и его традиции.

— Позвольте, но ведь именно в вашем, как я теперь понял, «источнике жизни» произошел тот… я бы сказал, не совсем этичный случай, вызвавший всякие кривотолки?

— У нас, — повинно признала Эльза, опустив голубоватозеленые глазки.

— Причем именно с Гейдрихом?

— С обергруппенфюрером Гейдрихом. Я тогда не сочла возможным докладывать. Уверена, что подобные конфликты мы должны улаживать в стенах самого «лебенсборна». И всегда требую этого от своих ариек.

— Однако же этот скандал погасить не сумели, — повысил голос Гиммлер, и Эльза уже не рада была, что напросилась на прием к нему. Она удрученно провела ногтем по коричневатой полировке стола.

— Я бы выразилась определеннее, его невозможно было погасить, коль уж говорить откровенно. Но можете не сомневаться, что впредь… Мы основательно учли то, что произошло.

Глядя, как гауптштурмфюрер Аленберн казнит себя, Гиммлер не сомневался, что впредь подобные скандалы будут угасать в келиях этого арийского родильного монастыря сами собой. Как рождественские свечи на морозном ветру. Но это не помешало ему поинтересоваться:

— Так что там, собственно, случилось? Не думайте, что я посвящен в подробности.

— Мне бы не хотелось возвращаться к тем событиям, — прокашлялась Эльза.

Но Гиммлер смотрел на нее застывшим взглядом и ждал.

— Одну из троих девушек, с которыми господин Гейдрих развлекался в ту ночь, утром навестили родственники… Видите ли, многие из моих ариек набраны вовсе не из приютов, как принято считать. Хотя из приютов тоже есть. Нет, они не из плохих семей.

— Из древних немецких родов, — подтвердил Гиммлер. — Их родословная должна быть достоверной.

— Вы правы. И они приходят к нам не потому, что развращены, а потому, что преданы идеалам национал-социализма, нашему движению, идее СС. То есть «лебенсборн» — вовсе не то, что представлял себе обергруппенфюрер, — иронично улыбнулась Эльза — Мы заботимся не о половом удовлетворении, а об истинно арийском наследстве наших пар.