Жестокие игры - Ульяна Громова

И это мое незавершенное дело. Я все еще не выполнил данное Пашке обещание — не нашел того, кто создал убийцу его сестры. Я до сих пор не знал, кто он — Игрок, человек, придумавший жестокие игры человеческими жизнями.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я видел по взгляду отца, что он думал о том же. Алина — наша ниточка, наша возможность поймать Олега и узнать, кто такой Игрок.

А еще я должен помнить, что теперь нахожусь под их прицелом — они оба знают в лицо, кто испортил им Игру.

Отец хлопнул по столу ладонью и встал:

— Лично твой рапорт отвезу…

* * *

— Марин… что тебе рассказал Пашка о Егоре?

— Что он — это тоже ты, просто другой... — Сердце пропустило удар. Никогда не думал так о двойнике. Марина почувствовала, как я напрягся, подняла голову и посмотрела мне в глаза: — Я что-то не так сказала?

Черт…

Я не знал… не понимал…

Егор — это тоже я… Только другой.

Никогда не подходил к проблеме с этой стороны, всегда воспринимал нас как двух разных людей, относился к Егору как к соседу по квартире, как к чужому человеку, с которым угораздило срастись, как сиамским неделимым близнецам.

А Пашка никогда нас, выходит, не разделял. Для него всегда мы оба были просто мной — Виталей Громом. Единым. Целым. Он дружил с нами обоими, потому что не видел разницы. Потому что знал меня до и после. Потому что…

…он прав. Егор — это я.

— Нет, Марин, вы оба правы. Он — это тоже я… — ответил тихо, еще не понимая, как освоить эту мысль, срастись с ней… с Егором. Обратно.

— Ты как будто сам в это не веришь… А как он появился?

— Меня хотели изнасиловать два педофила. Мне было одиннадцать лет. Я не смог справиться с ними, меня побили об асфальт и стену дома, содрали штаны и уже воткнули член в задницу. Вот тогда меня и располовинило. Разве ты не помнишь этого? — осторожно спросил, боялся, что она вспомнит, что до того делали с ней — крохотной девчушкой.

— Нет… А должна? — вздернула брови пигалица.

— Нет, не должна. Тебе пять лет было. Ты спасла меня тогда.

— Я?! — аж из рук моих выдралась.

— Ты. К родителям побежала, сказала, что меня бьют два страшных мужика. Пашка первый прибежал. Потом толпа взрослых подоспела. У тебя день рождения как раз был. Что, совсем не помнишь?

Она потрясенно замотала головой, наморщив лоб. А я облегченно вздохнул и притянул ее к себе — не помнит. Слава богу. И никогда не узнает. Я уже и доку позвонил, предупредил, что приведу свой триггер, но строго-настрого запретил говорить, что произошло с ней. Пусть как хочет, так и выкручивается, в конце концов, я ему за это обещал сдаться на опыты, чтобы он написал-таки свою диссертацию, сумасшедший — не без моей помощи, каюсь — ученый. Но и я — из ряда вон случай. Не без его — признаю — участия.

— Виталь… — тихо заговорила спустя минуту тишины, — ты поэтому тогда, в  первый вечер, не оттолкнул меня…

— Твоя мама, когда в декретном отпуске была, иногда встречала меня из школы, когда мои родители задерживались, и я возился с тобой. Тебе памперсы не надевали, так что ты пару раз описала меня, так что мне не привыкать.

Я загадочно ухмыльнулся в ответ на ее ошалелый взгляд, а потом не сдержался и рассмеялся — слишком уж возмущенное и какое-то растерянное выражение лица было у пигалицы.

Ну вот так, ага, можем всем говорить, что с горшка вместе.

Наблюдал, любуясь зардевшейся мордашкой, как менялся взгляд Маришки до понимания, что я ее провоцировал, и получил ощутимый толчок кулачком в плечо:

— Вот ты дурак!

— Я тоже очень тебя люблю.

А вот это истина.

— Ты придурок, Гром! — возмутилась Маришка. Моя. Любимая. — Вот почему вечно надо все испортить?!

Она завелась, пылкая моя, а я просто молча закинул ее на плечо и понес в спальню доказывать, что она — самое лучшее, со мной случилось.

Университетский актовый зал, как и пара нижних этажей главного корпуса МГУ, сверкали огнями. Парковки были забиты автомобилями.

Он, натянув низко на лицо капюшон, искал среди них ламбу своей сводной сестрицы. Но машины не было.

Зато взгляд привлек силуэт за углом.

Гром курил, с удовольствием запрокидывая голову и выпуская изо рта дымные фигуры. Алый огонек то и дело вспыхивал, как сигнал опасности.

Но Олег и не собирался подходить к этому типу, разряженному как какой-то аристократишка: белая рубашка с высоким воротником и жабо; расшитый бархатом и серебром жакет по пояс впереди, с длинными пингвиньими полами сзади и расклешенными рукавами, в которых видны манжеты рубахи; туфли с лакированными носами; брюки мягкие и строгие одновременно. Этому гаду даже вечно взъерошенные волосы к лицу, как и наглая опасная ухмылка.

Внезапно непривычный слуху звук привлёк внимание мажора — цокот копыт и тихий скрип рессор. Прямо к входу подкатила карета с тройкой вороных лошадей. Даже сомнений не возникло, чьих рук дело ее появление.

Гром вышел из-за угла и подошёл к вознице:

— Дим, ты рановато, — достал из внутреннего кармана сотовый и взглянул на вспыхнувший голубым экран, — минут десять жди. Цветы привез?

— Да все готово, Громила, — по-дружески хлопнул по спине высокий парень в сюртуке и цилиндре и спрыгнул с козел, — и шампанское в ведёрке, и сюрприз. Волнуешься?

— Ни капли. Но это пока. Спасибо тебе за помощь.

— Э нет, Виталь, так просто не отделаешься! Я столько людей напряг, чтобы сказку сделать былью, а ты мне спасибо? Не катит! — смеялся незнакомый парень.

— Черт, Димон, ну я-то чем тебе пригожусь? Я ж просто мент поганый, — ухмыльнулся Гром.

Олег ненавидел его всей душой, и эта ненависть держала его в Москве.

— Сделаешь сегодня предложение Марине, и полетели завтра в Канаду. У нас там съемки, нужен консультант — снайпер...

Голоса перебил смех высыпавших на ступени девчонок. Увидев карету, она заохали, окружили статных жеребцов. Олег хмыкнул безмолвно, потому что причислил к ним и этих двух уродов.