Первопроходцы - Олег Слободчиков

– Близко уже! – обнадеживал товарищей, сутками выстаивая на корме. – Почему-то прошлый раз быстрей добрались, хоть и шли впервой.

И снова пришлось отстаиваться, дожидаясь перемены ветра. Пошло на закат короткое северное лето. Михей уже метался по судну, бранился, но впереди был целый месяц. При удаче и Божьей милости от Колымы до Погычи он надеялся дойти за неделю, брал себя в руки, успокаивался, но в лицах товарищей примечал леность и неверие.

Задул попутный ветер, коч побежал на восход. Вскоре показался знакомый крест. Это была губа колымской протоки. Возле зимовья, кем-то восстановленного, расширенного и укрепленного, стояли два гусельниковских коча, но ожидаемой радости не случилось. По словам торговых и промышленных людей, Федька Катаев зимовал в Нижнем у Втора Гаврилова. Мука у гусельниковских людей была, и поход до Погычи мог бы продолжиться, если бы казаки не отдали своих соболей Свешникову. Выкупать его кабалу гусельниковские приказчики не пожелали, под новую запись рожь не дали.

Была и другая новость, вынудившая подниматься к Нижнему острогу. Двумя неделями раньше, Юшка Селиверстов с подручными охочими людьми привел с Яны старый коч. Бугор, не пожалев своих соболей и лис, поменял их на муку. Отряд поел хлеба. Стадухин оставил Василия с Артемом Солдатом при коче, с остальными налегке пошел вверх по протоке. За годы после его отъезда на Лену Нижнеколымский острожек был расширен и обнесен новым частоколом. Теперь это был острог с двумя избами, баней, государевыми и гостиными амбарами, хотя по старинке назывался ясачным зимовьем. Вытянутый на берег, здесь стоял знакомый коч. Из-под него, с долотом в руке, выскочил Юшка Селиверстов и бросился на шею Стадухину, а у того бурлило в горле, чтобы беспричинно обругать целовальника.

– Да как ты умудрился прийти раньше меня? Я же сутками льды высматривал, – вскрикнул вместо приветствия.

– Как полынья раскрылась, так и пошел! – ответил Селиверстов, обидчиво хмуря брови, и стал жаловаться: – Власьев-то отобрал у меня и якорь, и шейму. Уж я его лаял прилюдно, грозил жалобами – не отдал, пес!

– Пес! – согласился Стадухин, раздумывая, ругаться или радоваться тому, что Селиверстов ждал его в Нижнем, а не у моря. Жаль было железный якорь, смоленый пеньковый трос остался только тот, что дали на Яне промышленные люди.

После гибели Зыряна в Нижнеколымском острожке сидел на приказе Втор Гаврилов, избранный служилыми людьми. Из прежних оймяконских спутников Стадухина при нем служили Сергейка Артемьев и зыряновский казак Семейка Мотора. Вести посыпались на прибывших одна хуже другой. В сравнении с ними отобранный якорь и варовые ноги казались пустяком. Федька Катаев с мукой и товарами ушел на Анюй для торга и мены с инородцами. Колыма опустела: девяносто торговых, промышленных и гулящих людей ушли на Погычу с целовальником Поповым и казаком Дежневым.

– Кто отпустил? – закричал Стадухин, срывая с головы шапку.

– Я! – невозмутимо отвечал Втор.

– Да кто ты такой, чтобы отпускать людей прибирать царю новые земли? – казак в бешенстве стал бить шапкой по колену. Его товарищи с окаменевшими лицами рассаживались по лавкам, напряженно молчали, наблюдая перепалку.

Опомнившись, Стадухин до бровей насадил шапку на разлохматившуюся голову. Гоняя желваки по скулам, вынул из кожаного чехла наказную память воеводы, подал Втору. Тот почитал, шевеля губами и удивленно вскидывая брови, пожал широкими плечами, с упорной невозмутимостью ответил:

– Кабы успел прийти до выхода тех шести кочей, шел бы вместо Семейки и указывал. Раз не было ни тебя, ни Зыряна, – махнул рукой, крестя грудь, – наказную дал я, потому что принужден начальствовать над Колымой.

– Отначальствовал! – вскрикнул Стадухин. – Придет Васька Власьев, заменит!

– Вот уж не буду просить остаться. Было бы кому сдать – нынче уплыл бы на Лену.

При угрюмом молчании товарищей Стадухин попрепирался со Втором и вышел. Его люди молча двинулись следом к старенькому кочу.

– Ничего не поделаешь! – громогласно успокаивал их Юша Селиверстов.

– Да и что нам те семь кочей? Придем позже, но с воеводской наказной грамотой и подомнем всех под себя.

– Мне позже нельзя! – признался Стадухин, устало переводя дух. – Мне надо быть первым!

– Это уж как Бог дает! – громче прежнего стал разглагольствовать Юшка, озирая притихших беглых казаков. – Нет худа без добра! Догоним Федьку, заберем хлеб, – почесал затылок. – Вот только близко ли он? Этим летом на Погычу не успеть.

– Отчего ты сказал семь кочей? – запоздало спохватился Стадухин. – Вторка говорил – шесть.

– Так седьмой самовольно ушел, – хохотнул Селиверстов, радуясь, что говорит новость. – Герасима Анкудинова, беглого с Яны, знаешь?

– Как не знать? За него принял гнев от воеводы.

– Силой захватил торговый коч, пограбил острог и со всей колымской рваниной ушел следом за шестью.

– Молодец-удалец! – остывая, похвалил Герасима Стадухин. – Нет бы нам пограбить в протоке гусельниковских да плыть дальше…

– Без меня, что ли? – насупился Селиверстов.

– Вот и я говорю, нельзя, – вздохнул Михей. – И без тебя нельзя, и Стахеев – родня. Седьмая вода на киселе, а все ж! – Поднял голову с потускневшими глазами. При хмуром небе усы его были в один цвет с бородой. – Что делаем? Федьку с мукой ищем?

Посоветовавшись, казаки решили спустить коч на воду, идти на Анюй. На Малом, на Большом ли Анюе был Федька или уже подался к Среднеколымскому зимовью, о том Втор Гаврилов не знал.

– Ваську Бугра с Солдатом бросаем? – Михей обвел стылыми глазами смущенные лица спутников и ответил за них: – Терять еще время никак нельзя. Не пропадут с голоду, рыбы много, уток добудут.

– Хлеб-то Васькин съели! – стыдливо пробормотал кто-то из беглых. – А он нас упреждал.

– Тьфу! – выругался молчаливый Евсейка Павлов, вспомнив купца Свешникова. – Погнались за дешевизной! Бес попутал!

– Слишком часто путает! – скаредно просипел Стадухин, поднялся, щуря гневные глаза. – Попаримся в бане, выспимся и пойдем на Анюй!

– Эхма! Не льды, так болотина! – привычно ругали долю путники.

Чавкая промокшими бахилами, тянули коч против неровного течения реки. Тундровый берег менялся крутыми ярами, песчаные отмели – заломами. Одна радость: рыбы, дров и пресной воды было вдоволь, не то что в море. На галечниковых косах разгуливали глухари, вытягивали шеи, разглядывая людей. Легко добывалась водоплавающая и боровая птица, мясной зверь. Не голодали. На Анюе, уже изрядно измотанные бурлацкими постромками, казаки стали думать, стоит ли тащить коч против течения. Река была без обычных извилин и излучин, берега высокие, крутые. Не послать ли ертаулов до первых юкагирских кочевий да выспросить про Федьку?

Август перевалил на другую половину, кончился полярный день, к полуночи наступали сумерки, реку накрывало густым туманом, резко холодало, к утру иней выбеливал густые заросли черной смородины с огромными гроздьями крупной спелой ягоды.