Невидимая сила. Как работает американская дипломатия - Уильям Бёрнс

время, успокоилась; Средняя Азия начинает относиться к российским интересам более внимательно[103].

Ситуация внутри страны – по крайней мере на поверхности – выглядела столь же многообещающей. По данным опросов общественного мнения, политику Путина одобряли 80 % граждан. Экономика страны росла на 7 % в год, был создан резервный фонд – $300 млрд в твердой валюте. В стране появился средний класс, озабоченный повышением уровня жизни и использованием возможностей личностного роста, о которых представители старшего поколения могли только мечтать, и почти не интересующийся политикой. Олигархи вели себя тихо, а Путин и его ближайшие друзья, которых никогда не прельщала перспектива жить только на государственную зарплату, постепенно монополизировали основные источники богатства.

С другой стороны, писал я далее, «за этим занавесом скрывается не полностью одетый король». В то время как представители элиты все более склонялись к мнению, что в 2008 г. Путин уйдет, сам он обнаружил, что найти достойного преемника труднее, чем ему казалось. Единственная реальная система сдержек и противовесов в России обеспечивалась не институтами, а единственной личностью, а значит, именно Путин должен был убедить пеструю кремлевскую и околокремлевскую компанию – от косных сотрудников спецслужб до оставшихся сторонников экономической модернизации – в том, что его преемник не будет угрожать существующему порядку[104].

За впечатляющими макроэкономическими показателями и кажущейся стабильностью скрывались серьезные проблемы. Демографическая яма была отнюдь не абстрактной проблемой для 30 млн россиян, проживающих к востоку от Урала, где население было тонким слоем размазано по огромной территории, – эти люди сидели на огромных запасах природных ресурсов и смотрели на протяженную границу, за которой жили почти 1,5 млрд китайцев. Быстро усиливалась коррупция, как и сверхзависимость России от экспорта углеводородов, цены на которые были высоки, но нестабильны. Могла подвести и энергетическая инфраструктура, явно устаревшая и разрушающаяся из-за постоянной нехватки инвестиций. На Северном Кавказе царило обманчивое спокойствие – службы безопасности поддерживали порядок, но кардинального решения проблем не предвиделось. И хотя трудно было вообразить реальную перспективу цветной революции в России, Кремль панически боялся внешнего вмешательства и не был уверен в прочности своей власти.

Что из этого следовало с точки зрения стратегии США? Я предупреждал, что с русскими, видимо, будет все труднее иметь дело, и подчеркивал, что согласно даже самым благоприятным прогнозам, они будут «все чаще демонстрировать утонченность, грацию и страсть ко всему блестящему, свойственную "новым русским" 1990-х гг., и пускать пыль в глаза под лозунгом "я буду ездить на своем хаммере по тротуару просто потому, что это круто"»[105]. Русские страдали от неутолимой жажды уважения, а их обида на то, что проблемы России считаются чем-то само собой разумеющимся, и вовсе зашкаливала.

Из-за всех этих досадных моментов мы не могли позволить себе не считаться с Россией Путина, как бы соблазнительно это иногда не было. Там, где это было возможно, мы должны были опираться на общность взглядов, а где такой возможности не было – стараться минимизировать ущерб. Я утверждал, что мы должны внимательно следить за европейцами и не перегибать палку в вопросах, из-за которых наши ключевые союзники могли начать отдаляться от нас. Я особо подчеркивал, что крайнюю осторожность следует проявлять «в продвижении наших тактических приоритетов; если мы будем пытаться решать проблемы исключительно в своих интересах, по наиболее важным вопросам добиться желаемого будет только труднее»[106]. Эта тема превалировала в моих сообщениях и беседах до конца срока моего пребывания в Москве. Я понимал, что отказаться от сложившейся после окончания холодной войны и уже ставшей привычной предпосылки, что мы в любом случае сможем обойти Россию или начать манипулировать в своих интересах, будет очень трудно. Я также отдавал себе отчет, что главная трудность состояла в стремлении администрации следовать унаследованным подходам в таких областях, как европейская безопасность и противоракетная оборона. Но знал я и то, что в отношениях с Путиным возможности для маневра исчерпаны, и любая неосторожность с нашей стороны может привести к серьезным столкновениям по таким критически важным проблемам, как Иран.

Шел 2007 г., и вопрос о том, кто станет преемником Путина, когда в 2008 г. закончится его второй президентский срок, все сильнее беспокоил российскую элиту и все больше мешал нормальному развитию отношений между нашими странами. Попытки предугадать действия Путина всегда были бесполезным занятием. С уверенностью можно было сказать лишь одно: он будет делать все возможное, чтобы заставить людей как можно дольше гадать о своих намерениях. Существовала, разумеется, вероятность того, что он решится на изменение Конституции, чтобы получить возможность занимать свой пост три срока подряд, – провести соответствующий закон через Думу не составило бы труда. Но большинство сигналов, которые я получал от него, а также от Сергея Иванова, Владислава Суркова и других, указывало на то, что Путин все-таки намерен соблюсти приличия и уйти. Сурков несколько раз недвусмысленно намекал, что Путин, возможно, будет баллотироваться на третий срок в 2012 г., поскольку это будет уже не третий срок подряд. Была и другая возможность: независимо от того, останется ли Путин президентом в 2008 г., он сохранит реальную власть в любой роли по его выбору. Тем не менее относительно молодому, здоровому, политически успешному лидеру не так-то просто было добровольно оставить свой пост. В тысячелетней российской истории прецедентов не было.

Так или иначе, Путин ни в коей мере не собирался раскрывать свои планы, но вряд ли готовился паковать свои бумаги для передачи в архив. Наиболее вероятными кандидатами на роль преемника были Дмитрий Медведев и Сергей Иванов. Медведев, которому тогда исполнилось 42 года, казался более современной фигурой, чем Иванов, но его считали слишком мягким лидером, плохо вписывающимся в суровый и беспощадный мир политики российской элиты и международных отношений. Иванов, которому тогда исполнилось 54 года, был более традиционным претендентом. Как и Путин, он был ветераном КГБ. Кроме того, он несколько лет проработал на посту министра обороны. Однако Иванов казался слишком жестким лидером, а его честолюбие и уверенность в своих силах не нравилась другим косным представителям путинского окружения и, возможно, самому Путину.

Путин начал продвигать Медведева в конце 2005 г., когда тот еще руководил Администрацией президента, сделав его первым заместителем председателя правительства. У Медведева появился шанс создать себе образ относительно независимого политика. Он отвечал за «приоритетные национальные проекты», в том числе в области улучшения жилищных условий населения, здравоохранения и образования, на реализацию которых выделялись значительные объемы финансирования из федерального бюджета. В январе 2007 г. он возглавил российскую делегацию в Давосе, где его выступление было принято весьма благожелательно. Но Путин считал, что ему еще рано покидать свой пост. В феврале 2007 г. он освободил Сергея Иванова от должности министра