Рассказы о Привидениях Антиквария – Собирателя Древних Книг. Бледный Призрак и Прочая Нежить - Монтегю Родс Джеймс

преемника архидиакона Палтини. Теперь, после смерти святого отца, помешать церковному собранию в принятии нужного решения не мог никто, и никакие обстоятельства не могли стать этому преградой. Его тут же поставили на эту должность, после чего он с должным усердием приступил к выполнению своих обязанностей, соответствующих его сану. Очень много места в его дневниках занимают записи с выражением порицания ведения дел и того, в каком состоянии находились документы при Палтини, это по настоящему обескураживало его. Если говорить о Рингаме и Барнсвуде, к тому времени, когда он занял место покойного архидиакона, они уже были порядком разрозненными, поскольку никто ими более десятка лет не интересовался, именно по этой причине восстановить их было вряд ли возможно. Вот уже восемь лет никто не проверял, как идут дела у Палтини. Четыре алтаря уже было почти невозможно восстановить. Люди, которых прежний архидиакон назначал на какие-либо должности, так же как и он состарились и были неспособны продолжать работать, и только благодаря тому, что вмешалось провидение, удалось избежать полного развала. Письмо, которое доктор Хэйнс получил от своего друга, подтверждает этот факт. «Ho katechôn[220] (так оно начинается – довольно туманный намек на Второе послание к Фессалоникийцам[221]), …угробили его, наконец-то. О, мой бедный друг! В каком кошмаре ты жил! Я говорю, когда мне в последний раз пришлось его видеть, он не мог найти ни одного документа, о чем бы я его не спросил – он не мог разобрать ни единого слова, а потом, вдруг с того ни с сего, он совершенно забыл зачем я к нему приехал. Вдруг, получается, из-за глупости какой-то горничной, благодаря какому-то незакрепленному ковру появилась некоторая надежда на то, что дело перейдет тебе в руки и не будет окончательно погублено, точно так же как и то, что ты сможешь получить право всем этим распоряжаться и управлять». Это письмо было вложено в специальный карман, имеющийся на обложке одного из дневников.

Ни у кого не возникало сомнений в том, что новый архидиакон приступит к исполнению своих обязанностей со всем рвением, на какое только способен. «Дайте мне немного времени, чтобы я смог исправить все то неисчислимое количество ошибок и распутать всю ту путаницу, которые достались мне в наследство, и я с искренней радостью вместе с убеленными сединами иудеями спою вам песню[222], которую слышали многие, но боюсь, понимают далеко не все». Эти слова я встретил не в его дневнике, а в письме, по всей вероятности, друзья доктора вернули его письма сестре, пережившей своего брата. При этом он далеко не ограничивал себя подобными высказываниями, изучение прав и обязанностей, соответствующих его посту, было очень тщательным и весьма продуманным, кроме того, он рассчитал где-то на листке, что ему потребуется три года на то, чтобы привести всё в своем архидиаконстве в надлежащий порядок. В результате оказалось, его расчеты были верными, три года он занимался реформами. Я искал в его записках, когда же он доведет начатое дело до конца и наступит долгожданный Nunc dimittis[223], правда, судя по всему, напрасно. В тот период у него появилась другая сфера интересов, куда он и решил направить свою активность. До этого времени его реформаторская деятельность мешала ему присутствовать на церковных службах в соборе, которые он мог посещать лишь изредка. Теперь он уже интересовался и их организацией, и музыкальным сопровождением. На его прениях с пожилым органистом, который работал в церкви с 1786 года, у меня нет времени останавливаться, про них нельзя сказать как о приведших к желаемому результату. Тут следует обратить внимание на его всё возрастающий энтузиазм и экзальтацию, доходящую вплоть до исступления, когда он в великом восхищении пишет о соборе и его убранстве. Сохранился черновик письма, адресованного самому Сильванусу Урбану[224] (письмо, как я полагаю, никогда не было отправлено адресату) с описанием сидений на хорах. Причем сидения эти появились в соборе в гораздо более ранний период, приблизительно после 1700 года.

Сидение архидиакона было расположено в юго-восточном крыле, с западной стороны от трона епископа (в настоящее время это место занял достойный преемник, действительно настоящий прелат, который своим присутствием облагородил престол Барчестера), и выглядело довольно необычно. В дополнение к гербу настоятеля собора Веста, благодаря усилиям которого всё внутреннее убранство хоров было доведено до совершенства, на престоле, в самой дальней восточной его части, находились три маленьких, но приметных статуэтки, выполненные в жанре гротеска. Одна из них, – тончайшей работы фигурка кота, чья припавшая к земле поза говорит о превосходной гибкости, бдительности и силе, которой от природы наделен заклятый враг известного всем вида the genus Mus[225]. Напротив кота – фигурка царя, восседающего на троне, облеченного атрибутами верховной власти. Только этот монарх, чей облик старался запечатлеть резчик, не принадлежит царству земных людей. Его ноги укрыты длинной мантией, ниспадающей с его плеч, ни корона на его голове, ни капюшон не способны скрыть стоячих ушей и изогнутых рогов, выдающих порождение Ада, к тому же рука, покоящаяся на его колене, имеет когти – потрясающе длинные и острые. Между этими двумя фигурками стоит фигурка какого-то призрака, закутанного в длинный плащ. С первого взгляда кажется, что перед вами монах, или как говорят – «Поборник святого братства[226]», на его голове капюшон, а с пояса свисает бечева с туго завязанными на ней узлами. Стоит приглядеться внимательнее, и можно увидеть, что эта самая бечева является не чем иным, как веревкой с виселицы, которую он целиком зажал в кулаке и пытается спрятать за покровами плаща, в то время как, глядя на ввалившиеся щеки и выступающие скулы мертвой головы, внушающие суеверный страх, понимаешь, что перед тобой не кто иной, как сам дух Смерти. Также понимаешь и то, что эти фигурки являются работой отнюдь не новичка. Если бы удалось выяснить для чего их там поместили, то должная благодарность тому, кто окажет миру столь неоценимую услугу, несомненно была бы выражена.

У этих резных фигурок есть более подробное описание, а по той причине, что они пропали, к нему может появиться определенный интерес. Текст, представленный в конце этого дневника, достоин того, чтобы его привести:

«Мое более позднее исследование отчетов и документации собора показало, что по резным изделиям не имеется каких-либо заказов на выполнение работы или актов по приемке. Работа в стиле датских мастеров, она была выполнена неким Остином, уроженцем этого города или жителем близлежащей к нему