Долгое дело - Станислав Родионов

Осень горела за окном желтизной листьев и последним теплом горящего и негорячего солнца. Осень приглушила и городской шум, смазав летнюю звонкость голосов и трамваев. Осень, осень…

Она вроде бы расправилась не только с солнцем и деревьями, но и с ним, с Петельниковым, лишив его привычной работы, — теперь он искал не преступников, а духов. Лазал по загородному пепелищу, пытаясь докопаться до калязинского ясновидения. Разглядывал бычков на мясокомбинате… А сейчас вот пришел с молокозавода, где смущал администрацию глупейшими вопросами о причинах скисания молока. Оно киснет от плохо вымытой цистерны, от микробов, от пыли, от крошек хлеба и еще от десятка причин. Спросить же, киснет ли молоко от взгляда, он не решился. Впрочем, от кислого взгляда…

В дверь кабинета стукнули. Нет, задели локтем. Скорее всего Леденцов. Но дверь открылась.

— Вы? — Инспектор метнулся к двери.

Лида смущенно оглядывала кабинет:

— Боже, как у вас казенно…

— Так ведь и работа казенная.

— Голые стены.

— Нельзя украшать. Вызванный должен смотреть на меня, а не на стены.

— А вот художник Коро говорил: «Если бы мне было позволено, я все стены тюрем покрыл бы живописью».

— Лида, что-нибудь случилось?

— Я зашла просто так…

— Ага, на милицейский синий огонек.

Она залилась краской, которая вроде бы перекинулась и на косу, старомодно лежавшую на груди, на белой кофточке… В каком она классе? В восьмом, в девятом?

— Если бы вы прошлись по камерам, то половина преступников завязала бы только от одного вашего вида, — неожиданно сказал инспектор то, чего не собирался говорить.

— В ваших камерах я бы умерла со страху.

Он посадил ее в гостевое кресло, сразу пожалев, — она провалилась в него вся, словно ушла из кабинета.

— Как ваша Калязина?

— Излучает биоинформацию.

— А вы ее принимаете?

— Я нормальный человек.

— Вадим, вы другой человек, поэтому Калязину и не слышите.

— А есть люди, которые слышат?

— Разумеется.

— Лида, мозг у всех един.

— Да? Он у всех разный, как ваши пальцевые отпечатки.

Инспектору казалось… Инспектору хотелось, чтобы в его кабинете, где Лида была впервые, она вела бы себя чуть иначе, чем в своем доме. Он не определял это «чуть». Ну, может быть, смелее, свободнее, побольше кокетства… Зачем? Он не вдумывался, — для мыслей тоже есть запретные зоны, опутанные колючей проволокой и высоковольтными проводами.

— Вернее, мозг у всех работает по-разному, — добавила она.

— Согласен. Отсюда у всех разные способности.

— Поэтому у всех разные души.

— Допустим, — согласился инспектор, догадываясь, что она ведет его к какой-то мысли, ради которой и пришла.

— Нужно искать свою, родственную душу.

Петельников безмятежно улыбнулся, все поняв. Лида вспыхнула, задетая пренебрежительностью этой улыбки.

— Вы решили жениться, да?

— Уже сделал предложение.

— Зачем?

— Чтобы жена меня собирала.

— Куда?

— На войну и в баню мужчину должна собирать жена.

— Я же серьезно…

— Чем плоха Светлана?

— Она не для вас.

— Девушка с улыбкой Джоконды не для меня?

— Я терпеть не могу улыбку Джоконды.

— Лида, этой улыбкой восхищается весь мир.

— Я тоже восхищаюсь гениальному изображению противнейшей улыбки.

— Ну а что же плохого в Светлане, кроме джокондовской улыбки?

— Она добрая девочка, но не для вас.

— Почему же?

— Это не ваша родственная душа, не ваша половинка.

— Лида, я вам про женитьбу, а вы мне про мифы, про легенды…

— Да? Если хотите знать, родственная душа — это не легенда, а биологическая потребность.

— Насколько я знаю, секс — биологическая потребность.

Лида опять покраснела и вцепилась рукой в косу, начав ее нервно и быстро расплетать. Все-таки в каком она классе?

— Любовь тоже биологическая потребность. Ведь не каждые муж и жена совместимы, хотя тому помеха не ваш дурацкий секс. Не могут жить вместе…

— Ну, если у него маленькая зарплата…

— Кстати, лосиха подпускает к себе не каждого лося.

— Только того, который других забодал.

— А при полигамии… Представьте, мужчины не искали бы родственных душ, а обходились бы местными женщинами. Где-то в другом месте женщины остались бы одинокими, что отразилось бы на продлении рода. Взаимные же поиски дают равномерное распределение полов, а это обеспечивает устойчивость вида. Видите, не только физиологический секс, но и духовная любовь имеет биологический смысл и заложена в нас природой…

— Ваша теория?

— Ну и что?

В глубоком кресле белела кофточка, краснело лицо и желтела коса. Но у Петельникова было соколиное зрение, поэтому в полутьме кресла он видел ее расширенные глаза, приоткрытый рот и кокетливо выставленное плечо, которым она вроде бы хотела наступать на инспектора за его непонимание новой теории любви.

Петельникову нравилось кокетство. Что прельщает в женщине? Рябинин считал — женственность. Нет, кокетство, которое так же индивидуально, как их лица. А сколько оттенков у этого кокетства… Есть почти художественное, говорящее о вкусе и уме. И есть как у Лиды Рябининой.

— Все-таки женитесь, да?

— А если я Свету люблю?

— Нет, не любите.

— Откуда вам это известно?