Долгое дело - Станислав Родионов

— Не ваше дело — вскинулась Лида и, словно испугавшись своей резкости, побежала к двери.

Из дневника следователя. Может ли борьба стать смыслом жизни? Да, но только потому, что есть надежда на победу. Отнимите эту надежду, и борьба потеряет и смысл, и удовольствие. Поэтому борьба не может быть смыслом жизни, ибо она ведется тоже ради чего-то, опять ради чего-то, опять ради какого-то смысла.

Опять по чужим кабинетам томились потерпевшие, свидетели и понятые.

В десять часов Рябинин лишь отметил — десять часов. И окинул стол и комнату еще одним, теперь уже последним взглядом: бланки протоколов лежат слева, пишущая машинка перед ним, папка с уголовным делом справа… Шесть стульев пусто притихли строем. Все готово. Он волнуется?

Четверть одиннадцатого, его взгляд лишь скользнул по часам — это еще не опоздание. Очные ставки будут здесь, перед столом. Опознаваемых поставит туда, а опознающих вот тут. Понятые сядут в уголок. Конечно, волнуется.

Где-то наверху радиостанция «Маяк» начала передавать известия половина одиннадцатого. Мало ли из-за чего можно опоздать? Крепкий утренний сон, неритмичность транспорта, оторвался каблук по дороге…

Бочком и не вовремя в кабинет протиснулась худая фигура коменданта. Вечная фигура коменданта в вечно черном костюме, с темными и вечно печальными глазами. Нет, сегодня в нем была, как сказала бы корреспондент Холстянникова, оригиналинка — вздыбленная челка, словно он всю ночь проспал лицом в подушку.

— Сергей Георгиевич, в буфет апельсин привезли…

— Некогда, — вежливо улыбнулся Рябинин.

— Теперь, конечно, не до апельсинов, — согласился комендант.

— Что вы имеете в виду?

— Капусту пора квасить.

— Капусту?

— Граждане «Жигулями» закупают. А у кого нет машины везут в детских колясках. А у кого нет колясок, несут в рюкзаках.

И промелькнуло, исчезая…

…Один думает о засолке капусты. Другой — о жизни, которая коротка, как прошмыгнувшее лето…

Впрочем, комендант пришел вовремя: ждать Калязину утомительнее, чем беседовать с человеком.

— Александр Иванович, в телепатию верите?

— Это которая на расстоянии?

— И без проводов.

— Без проводов череп не пробить.

— Да, бывают крепкие.

— А ежели за тыщу километров, то помех много.

— Ну а если через спутник связи?

— Телевизору мешать запрещено.

— Выходит, в телепатию не верите?

— Со мной тоже одна клептомания стряслась…

— Какая?

Александр Иванович переступил с ноги на ногу — он никогда не садился и мог, слава богу, исчезнуть мгновенно.

— Был я материально ответственной личностью. Везу как-то из банка на буровую получку в сумме шести тысяч. Глянь, а сумки с деньгами нет. Меня тут кровавый пот прошиб. Весь «газик» перерыл… И слышу с высей глас покойного батюшки: «Сашка, бараний лоб, вернись на седьмой километр». Велел я шоферу завернуть, а сам гляжу на спидометр. На седьмом километре велю стоять. В кювете, в лопухах, лежит моя сумочка. Такой вот кандибобер вышел.

— Странный кандибобер.

— А его посадили.

— Кого?

— Шоферюгу-то, который мою сумку в лопухи зателепатил…

Рябинин посмотрел на часы. Когда он поднял глаза, то коменданта уже не было. Четверть двенадцатого… Он снял трубку и набрал ее домашний номер никого. Тогда позвонил в эпидстанцию, где ему ответили, что Калязиной сегодня не будет. И тогда его волнение перешло в беспокойство.

— Не идет? — спросила помощник прокурора Базалова, как-то по-хозяйски заполняя кабинетик своей дородной фигурой и не менее дородной сумкой.

— Не идет, — слабо улыбнулся Рябинин.

— Лучше с убийцей иметь дело, чем с такой…

— Перед вызванными неудобно.

— Про нее уже в городской прокуратуре говорят.

Он знал, что говорят. И про него говорят. Это они еще не знали о сквашенной цистерне молока.

Базалова тяжело опустилась на один из многочисленных стульев. Вернее, на два стула. Полные руки в легком платьице — она еще жила летом обхватили, казалось бы, неохватную сумку. Что там? Кодексы и прокурорские бланки или ощипанные бройлеры с бутылками ряженки?

— Вся в заботах. — Она перехватила его взгляд.

— Плохо.

— Почему плохо?

— Нельзя быть в заботах всей, — оттенил он последнее слово.

— Сам-то тоже хлопочешь.

— И плохо. Заботы должны быть для нас, а не мы для забот. Уметь подняться над заботами.

Кому он говорит — Базаловой или себе?

— Ты ведь размышляешь о жизненном смысле, — жеманно улыбнулась она, словно он предложил ей прийти на свидание.

— А ты о чем?

— А вот о чем. — Она раскрыла сумку и вытащила бройлера, ощипанного. И о телепатии мне думать некогда.

— Я вот думаю, — вздохнул он.

— Сережа, есть солидные люди, которые верят во всякую чувствительную сверхпроводимость…

— А сама-то веришь?

— Я-то? Нет. Но эпизод со мною был…

Возможно, и был, а возможно, пришла его поддержать по доброте душевной. Что бы он делал без них. Без своих товарищей, в этом трехмерном кабинетике… И Демидова придет…