Обреченный царевич - Михаил Попов

Ступая медленно и тяжко, начальник гарнизона, сопровождаемый молчаливым братом и еще двумя офицерами, пересек внутренний двор цитадели и вошел в тюрьму-конюшню. Следом семенил Хека. Никто из гиксосов ему не был рад, но его и не гнали при этом, позволяя находиться в непосредственной близости от центральной линии событий. Ему даже позволялось высказываться. Выслушивали брезгливо и надменно, но выслушивали. И не думали запихивать под стражу, понятно было, что ему некуда бежать.

– Ты решил отдать мальчика? – спросил «царский брат», не открывая глаз, когда Шахкей появился на пороге. – Не делай этого. Ему не быть живым здесь, и Апоп не простит тебе этого.

– Они не просят мальчика.

Мегила приоткрыл глаза. Помолчал.

– Колдуна они тоже не возьмут.

– Да, – сказал Шахкей. Настроение у него было скверное.

– Я хочу проститься с мальчиком, – сказал Мегила.

Хека недовольно заскулил за спиной у Шахкея. Начальник гарнизона и сам подозревал, что этого лучше было бы избежать, но отказать в этой просьбе Мегиле он не мог. Да и чего тут можно бояться? Оружия у него нет, правая рука бесподобного воина перебита предусмотрительным колдуном, сразу после того, как он был связан в подвале, вокруг в достатке воинов с оружием наготове.

Шахкей кивнул.

– Но ты же знаешь, чего он захочет, ты же знаешь! – шипел на ухо Хека. – Этого нельзя! Ни Амону, ни Сету неведомо, что может статься от этого с мальчиком. Не рук надо бояться, но слов. Мы не знаем каких! А если Мериптах укрепится при дворе Апопа, что будет с тобой? Поберегись, Шахкей! Или дай, дай за этим проследить мне.

Начальник гарнизона вяло махнул рукою.

Мериптах понял, что сейчас что-то должно произойти.

Значительный, сложный шум вступил внутрь комнаты и распределился перед креслом. Теперь уже можно было посмотреть. Их, явившихся, было много. Понимая, что нет сил глядеть по сторонам, Мериптах сразу же попал взглядом на того, кто находился в самом центре. Высокий, худой человек, в грязной набедренной повязке. Откуда тут мог появиться обычный землепашец, зачем-то опутанный веревками? За предплечья его держали два огромных, квадратных азиата, причем в свободной руке у каждого было по обнаженному мечу. Связанный поднял чуть опущенную голову, и мальчик сразу же узнал его. Никакой это не землепашец! Это…

– Мериптах, ты узнал меня? – раздался голос серолицего, и ужас напал на мальчика, побуждая вскочить и бежать отсюда, зарыться, спрятаться. Это был неповторимый, тяжелый, шершавый голос папирусовых зарослей, это был голос, который будет слышаться ему всегда, даже после того, как он умрет и наполнит собою каменный саркофаг.

– Знаешь, кто я такой, Мериптах?

– Ты Себек, ты пришел за мной! – Пленка немоты мучительно лопалась на губах мальчика.

– Я не Себек, я…

Тут, откуда-то сбоку, снизу, с пола почти, раздалась визгливая команда присевшего Хеки, и стоявший за спиною мальчика воин наложил ему ладони на уши, как огромные шоры. От неожиданного, но довольно сильного удара взгляд Мериптаха помутился и глаза закрылись. Мегила дернулся к нему, но был удержан мощными стражниками и, застонав, обвис на их руках.

Шахкей дал знак вывести его отсюда.

– То, что ты сказал мальчику, правда? – спросил он у «царского брата», когда они оказались в соседнем помещении.

– Он все равно ничего не услышал, – с глухим отчаянием в голосе сказал Мегила.

– Но это правда?

– Да. Ради него я изменил Апопу. Ради него обманывал Аменемхета. Ради него пойду теперь на заклание. У меня ничего не получилось.

– А ты? – Начальник гарнизона обернулся к однорукому. – Ты знал, что он скажет?!

Колдун мялся, теребил едва проступившую бородку.

– Нет-нет, я не знал.

– Тогда почему ты просил меня поставить за спиной у мальчика человека?

– Я боюсь, боюсь его даже сейчас, хотя он уже ничего не может и скоро умрет. Я не знал, чего именно можно от него ждать, какого слова, но боялся, ибо то, что он скажет сейчас, завтра напрямую попадет в уши Апопу. Разве ты можешь поручиться, что он не знает слова, которое может убить нас? И тебя, и меня. Не напрямую, но через подозрительное сердце правителя. Пусть мальчик отправится к царю таким, какой он есть сейчас, не надо ему слушать этого человека!

По виду начальника гарнизона нельзя было сказать, поверил ли он колдуну. Отвернувшись от него, Шахкей велел принести облачение для «царского брата».

– Наилучшее облачение из моих сундуков.

Вина Мегилы перед престолом Авариса ему была совершенно не ясна. Но, судя по поведению «царского брата», тот признавал себя виновным вполне и полностью. Он даже был, кажется, горд тем, что сумел сделать то, что сделал. Но в чем преступление? Шахкей даже сочувствовал ему, ибо вполне понимал смысл порыва, руководившего им. И уважение к этому человеку он ощущал всегда. Что ж, у него есть только один способ в данной ситуации – это уважение выказать. Да, он выполнит приказ, он выдаст «царского брата» египетским псам, но не как кусок вывалянного в пыли мяса. Он даст ему возможность гордо выступить из цитадели, во всем блеске подобающего ему по чину облачения и с высоко поднятой головой.

Мегилу омыли теплой водой и расчесали ему волосы. Очистили обсидиановой бритвой лицо от щетины. Облачили в парадный мундир Шахкея и в его парадные сандалии. Все медные бляхи на его одеянии были начищены до золотого блеска, и шлем конного воина был украшен перьями тростникового гуся, как и положено в праздничные дни. Перебитая, распухшая рука была прикрыта легким плащом, так что при своей рослой фигуре и общей боевой выправке «царский брат» выглядел внушительно.

Сопровождаемый целой группой офицеров, он подошел к воротам цитадели. Со стены трубач подал сигнал египтянам, стоявшим на площади перед цитаделью, что все готово.

53

Яхмос, уже несколько часов томившийся в одном из затененных переулков, встрепенулся. Встрепенулись и его воины, стоявшие длинными шеренгами во всех улицах, сходившихся к воротам цитадели. Хнумхотеп и Нутернехт, даже не дожидаясь особой команды фараонова брата, бросились вправо и влево, отдавая приказания своим младшим офицерам.

Ворота гиксосской крепости слегка приотворились, образуя проход в два локтя шириной, и сразу же поехали обратно, дабы у египтян не возникло соблазна ворваться внутрь. На белой раскаленной площади остался один человек. В кожаном панцире с сияющими бляхами и красивыми перьями на шлеме. Он немного постоял, внимательно глядя перед собой, высматривая тех, кто его сейчас должен убить. Площадь перед ним была пуста, только там, шагах в полусотне, в тенистых устьях улочек, копошилась какая-то ощетинившаяся копьями жизнь.

Что они там прячутся, от солнца или от него? Неужели ему еще придется идти туда к ним? Ведь договорено, что его убьют перед воротами. Попасть в египетский плен ему никто не даст. Наконечники сотен азиатских стрел нацелены ему в спину. Нет, все же, видимо, придется сделать несколько шагов вперед, чтобы его рассмотрели.