Мастер осенних листьев - Андрей Кокотюха

Теймо поджег свечу, стоящую на крохотном столике в углу.

– Госпожа.

– Беги, все хорошо. – Эльга потрепала мальчишку по вихрам.

Теймо поклонился и исчез за дверью.

За узким окном шелестел дождь и сверкало так, словно кто-то орудовал гигантским кресалом, высекая из воздуха и воды ослепительные искры. Когда угомонится?

Эльга вздохнула, плюхнула сак на кровать, распустила горловину и какой-нибудь южной павой уселась рядом на подушки.

Так, сказала она листьям, я слышала, как вы бурчали в коридоре. Это не просто так. Значит, будем работать дальше. Вы знаете, как сдружить Ружей и Башквицев? И я не знаю. А сдружить надо.

Размяв пальцы, Эльга опустила руку в сак. Ощущение было, словно кожи касаются кусочки льда. Лиственное зрение пробивалось короткими вспышками, на мгновение превращая комнатку в колючий, растрепанный букет из ивы и елочной хвои. Выдохнешь – и тебя вновь окружают беленые стены с перекладинами полок. Выдохнешь еще – вновь проседает, обозначается серебристым шелестом угол под потолком, мохнатится иголками подоконник, а молния за окном распадается на светлые льняные волокна.

Давайте-давайте.

Закусив губу, Эльга пошевелила пальцами. Листья будто отплывали подальше, пугливо фыркали, не признавали.

Давайте, родненькие. Не распознали? Это я, Эльга, хозяйка.

Она попыталась поймать ладонью несколько листьев, но те ускользнули, словно рыбки. Во второй раз попался лишь медлительный дубовый, да и то какой-то вялый, пятнистый, словно больной.

И это в полном мешке!

Эльга вытащила руку, подула на озябшие, скрюченные пальцы. Ну же! Печать на запястье была едва видна.

– Может быть, я и устала, – прошептала вслух Эльга. – Но кроме меня ведь некому. Просто некому. Может, нас, мастеров, всего двое.

Эй, листья, сказала она, что-то я вас плохо слышу.

И нырнула в сак головой. Как в воду. В раздавшееся, промявшееся лиственное нутро. Ух! Глаза закрыть. Глубже, глубже. Кто она? Большая рыба.

Шелест у ушей. Щекотный тычок черенка в нос.

Выдохнуть. Я здесь. Я с вами. Где ваши голоса? Ш-ш-ш. Плыви, плыви, большая рыба. Чувствуешь, как мелюзга касается тебя плавниками?

Я – хозяйка.

Кто может повторить? Ну, смелее. Нам некуда деться друг от друга. Проблеск, конечно, пропал, мои последние букеты мастер Мару сожгла бы, едва взглянув. Но вы-то, вы-то еще здесь. Я просто вас почему-то не слышу.

Отзовитесь.

Чарник! Донжахин! Липа! Кто-нибудь. Пожалуйста.

Из темноты, из зыбкого шелеста вдруг лучиком протянулась к губам искорка, коснулась мягко, нежно, как поцелуй.

Хозяйка?

Эльга разрыдалась. Да, это я! Я! – торопливо забормотала она, роняя слезы и глубже опуская голову. К листьям, к родным, близким. Я, Эльга Галкава. Что с вами? Почему вы молчите? Я же без вас уже не могу! Совсем вас не чувствую.

А тут дело, слышите? Две деревни готовы поубивать друг друга, глупые, а вас нет. А я, может быть, с ума схожу. Ну же, скажите что-нибудь!

Ш-ш-ш.

И прорвалось! И вспыхнуло! Многоголосье закружило Эльгу, зазвучало в ней, высушило слезы. Хозяйка, мастер, где же вы были? – рассыпалось по саку. Мы кричали, кричали вам! Мы все здесь, мы вас любим! Мы с вами.

Эльга рассмеялась. Глупые мои! Как я по вам соскучилась!

А уж мы! А мы! – ответили ей листья. Они касались бровей, век, носа, подбородка, и иногда это было похоже на крохотные объятия.

Ах, как это было страшно, хозяйка, когда вы замолчали, – шептали осиновые листья. Нас даже дрожь брала. Конец всякого времени! Зима! И что делать ведь не знаешь, – вздыхали кленовые. Шуршишь себе. Для кого? Для чего? Но мы не отчаивались! – гудели дубовые.

И все жаловались, как им было плохо, как они чуть не рассорились, как потом помирились и как совещались и хотели даже при случае распустить горловину. Все думали про себя, вдруг вы нас больше не любите, хозяйка.

Люблю! – выдохнула Эльга.

А вообще такое бывает, – авторитетно заявил чарник. После проблеска много чего случается. И глухота, и немота.

Дело вообще не в нас, едко добавила крапива. Дело в вас, мастер. Мы-то что? Есть ветер – шелестим, мнут – мнемся, ломаемся, сохнем. А все остальное – это вы. И жизнь в нас, и голоса наши, и место в букете.

Я знаю, знаю, – сказала Эльга. Простите.

Может, дружеский букет? – предложил донжахин.

А давайте! Она вынырнула из сака и обнаружила, что на пороге ее комнатки с округлившимися от удивления глазами стоит женщина, обещавшая им, что дождь будет лить четыре часа. В руках у женщины был кувшин.

– Да?

Женщина с трудом протолкнула воздух в горло.

– Я стучала.

– Извините, я, наверное, не услышала.

– Я вам… воды…

– Хорошо, – сказала Эльга. – Вы поставьте.

Женщина мотнула головой, отказываясь переступать порог.

– У вас это… – Она коснулась своей щеки. – Тут.

Эльга повторила ее жест. Березовый листик затрепетал в пальцах.

– Он вас напугал?

Женщина бросила быстрый взгляд в коридор. Приоткрыла рот.

– Н-нет. Но вы там, в мешке своем, что на голову надели… – произнесла она. – Я слышала.

– Что я разговаривала?

Женщина кивнула.

– Это не плясунья?

Видимо, ничего страшнее этого поветрия для нее не существовало. Страх бился в ней рыжим кленовым костром.

– Нет, я мастер, – сказала Эльга, – мастер листьев. Ой, постойте.

Она наклонилась за доской, и женщина торопливо отступила на шаг от дверей.

– Не приближайтесь!

– Я покажу вам.

– Ничего мне не надо показывать! – испуганно сказала женщина, тем не менее оставаясь на месте.

– Совсем чуть-чуть вашего времени, – сказала Эльга, запуская руку в сак.

– Я закричу, – пообещала женщина.

– Это не больно.

Просыпались листья.

Женщина смотрела, как они разбегаются по доске, как ложатся непонятным, перевернутым узором. Клен. Слива. Чертополох.

– Чудно.

Пальцы слушались плохо. Возможно, с ними тоже следовало поговорить. Движения их были скованны, часто неверны. Эльге дважды хотелось впиться в них зубами, особенно в указательный. Вот уж тупица!

Выручали листья. Чуть ли не сами подравнивались, сами строились, подставляли зубчики под ноготь мизинца, еще и шелестели успокаивающе: сосредоточьтесь, мастер, нас поплотнее, а нас – третьим рядом, а тут некстати яблоневый затесался, весь узор смущает, негодяй.