Двадцатое июля - Станислав Рем

— Не мог. — Мюллер потрогал маленькую бородавку на правой щеке. — Не мог он вчера покинуть город. Потому что не знал, жив фюрер или нет. В сообщении шла речь о ранении. И только. А потому он должен был остаться в городе до возвращения фюрера. Иначе его действия расценили бы как измену родине. Вот так вот, мой дорогой друг.

— А при чем здесь покушение на фюрера? Он что, и в нем участвовал?!

— Можно сказать и так.

Мейзингер на мгновение замер. Потом медленно произнес:

— Подожди, Генрих… Но ведь тогда из твоих слов следует, что фюрер… умер?

«Идиот. — На лице Мюллера ничего не отразилось. — Какой же я идиот! Он прочувствовал мою интонацию».

— Не знаю, Карл. По крайней мере вчера вечером он находился в крайне тяжелом состоянии.

Мейзингер отказался от принесенного Гюнтером кофе.

— Ты что-то скрываешь, Генрих. А ведь сам когда-то говорил, что при неимении полной информации мы делаем неправильные выводы. Поэтому я не буду делать выводы. Я сделаю свою работу. Я найду корректора, Генрих. Обещаю. Хотя и не понимаю, зачем он тебе в такое время понадобился. Но если ты его ищешь, значит, так нужно. Правда, за качество труда я на таких условиях не отвечаю.

— А ты мне не диктуй условия! — агрессивным тоном Мюллер попытался закамуфлировать свой промах. — От тебя, кроме работы, ничего и не нужно. Будешь кофе? Нет? Тогда нечего тут торчать. Приступай к работе.

Когда Мейзингер ушел, Мюллер еще раз обругал себя. Сдерживаться, надо уметь сдерживаться при любых обстоятельствах. Старые товарищи по службе знают его лучше, чем все остальные сотрудники, а потому именно с ними нужно вести себя крайне осторожно. Мейзингер та еще ищейка! Если пообещал, значит, найдет. Но как ловко он его разглядел, пройдоха!.. И как он сам, идиот, глупо высветился. Какие еще, интересно, сюрпризы день сегодняшний преподнесет?..

Дверь снова открылась. На пороге вновь возник Мейзингер.

— Надо же, не прошло и десяти минут. Карл, где ты его нашел?

— Генрих, оставь свой сарказм для молодежи. Или для мемуаров. Только что звонил Шульман. Он был на фабрике: решил на всякий случай перепроверить ее. Так вот, там сидят люди Шелленбер-га. Одного из них он узнал. Через окно. Спрашивает, заходить ему внутрь или нет.

— Нет. — Мюллер взял себя в руки. — Я не уверен, что они там находятся по нашим делам, но открываться все равно не следует. Пусть понаблюдает за ними со стороны.

— Яволь, группенфюрер.

Дверь закрылась. Мюллер обхватил голову руками: ну и денёк.

* * *

«Копия.

Ставка фюрера.

От кого: От рейхслейтера М. Бормана.

Кому: Всем гаулейтерам.

Распоряжение № 4

СверхсрочноI

Информация исключительно для вашего сведения,

В начале совещания, состоявшегося вчера днем, полковник Штауффенберг, один из ближайших сотрудников генерала Фромма, поставил портфель с бомбой в непосредственной близости от фюрера и незаметно удалился.

Услышав взрыв, Штауффенберг вылетел в Берлин на ожидавшем его самолете, после чего генерал Ольбрехт, руководитель заговора, сообщил офицерам, что фюрер погиб и исполнительная власть переходит в руки армейских генералов. Однако заговорщики просчитались. Фюрер жив!

Доктор Геббельс установил необходимые контакты с офицерами, национал-социалистами берлинского гарнизона. В ходе предпринятой операции против заговорщиков застрелился генерал Бек. Граф фон Штауффенберг, виновный в покушении на жизнь фюрера, расстрелян на месте; генерал Ольбрехт арестован.

Заявления о преданности делу фюрера продолжают поступать из воинских частей и со всей страны.

Операция, предпринятая предателями Германии, может считаться законченной.

Всем гаулейтерам прибыть в Берлин утром 22 июля 1944 года. Дополнительную информацию о проведении совещания получить в рейхсканцелярии.

М. Борман»

* * *

Гизевиус вновь огляделся. В последнее время мания преследования навязчиво стесняла все его движения. Но вести себя по-другому «Валет» уже не мог.

Он быстро, почти бегом пересек площадь Рейхсканцлерплатц и, преодолев еще несколько сотен метров, достиг дома, где в одной из квартир проживали Штрюнки.

По пути Гизевиус выбросил через высокий металлический забор удостоверение, подписанное полковником Генерального штаба, графом Клаусом Шенком фон Штауффенбергом. Документом, который ему, словно в насмешку, сохранили в гестапо. Там даже отказались принять от него какие-либо бумаги, подтверждающие его принадлежность к заговору.

Мюллер. Он хотел, чтобы Гизевиус пошел за помощью к журналисту. Но Гизевиус ничего подобного делать не будет. Нет, он не станет выполнять прихоти этого самоуверенного гестаповца. Пусть его люди побегают за ним по городу. И пусть снова его арестуют. Посмотрим, как он тогда зашевелится.

Штрюнки встретили дипломата сочувственно. Они слышали выступление Геббельса. Потом пошли массовые аресты. Как следствие — бессонная ночь. Они ни о чем не спрашивали: все и так было понятно.

Марта, супруга хозяина, поставила перед гостем чашку эрзац-кофе:

— У нас весь день провел господин Вирмер. Все спрашивал совета, как ему поступить.

— Лучше бы он находился не у вас, а на Бендлерштрассе.

Плечи Гизевиуса задрожали. Слезы сами собой потекли из уставших за последние дни глаз. Вирмер просидел здесь, у Штрюнков.

С письмом к Герделеру. С тем самым письмом, которого так ждали в штабе. А Вирмер сидел на этом стуле, пил кофе и слушал по радио выступление Геббельса. И трусил выглянуть на улицу. Вот с чего начался провал заговора. С того, что сами его участники не верили в свою победу. Не верили в свои силы. И боялись Гитлера. Страх и неуверенность сковали их души и силы. А с таким набором черт характера государственных переворотов не осуществляют.

Штрюнк сел напротив:

— Ты теперь поедешь в Цоссен?

— Зачем?

— Насколько мне известно, там генерал Вагнер со своими войсками еще оказывает сопротивление. У него достаточно боевых офицеров…

— Нет. В Цоссен я не поеду. Вагнер долго не продержится. И потому мне у него делать нечего. Мне нужно в Швейцарию. И знаешь почему? Потому что все кончено. Теперь одному только Всевышнему по силам спасти рейх. Но Он его не спасет. Помяни мое слово. Ему безразлично, будет существовать Германия или нет. Мы, немцы, обречены.

— Поэтому ты хочешь сбежать?

— Это не бегство. Это безысходность.

— Ты не прав. Но тебе действительно следует исчезнуть из Германии. Наверняка уже идут допросы с пристрастием и твое имя рано или поздно всплывет. К тому же не оставят в стороне и абвер. Теперь Гиммлер с адмирала получит сполна. С документами я помогу. Слава богу, заранее проработал различные варианты событий. А пока иди, отдохни. Выспись.