Земля несбывшихся надежд - Рани Маника

— Ама! — звали меня уже вместе Анна и Лалита. Я снова не ответила им и засопела. К моей кровати приближались шаги. Я отвернулась к стене и, не мигая, смотрела в окно на безлюдную округу. На улице было слишком жарко, поэтому все были в доме, обмахиваясь кто чем мог. Я почувствовала, как Анна оперлась на стойку кровати.

— Ама, я принесла тебе дурианы, — тихо прошептала она. В свои двадцать с небольшим Анна не была так восхитительно красива, как Мохини, но она была живым воплощением интригующего малайского выражения «тахан тенгкок»: чем больше вглядываешься, тем больше находишь ценности и удовольствия. В тот день я опять демонстрировала домашним свою несгибаемую волю. Я услышала в ее голосе легкий испуг, и это меня несколько успокоило. Кроме того, я слышала запах дуриана. Это мой любимый фрукт. Если бы она задержалась еще на секунду, я повернула бы голову и улыбнулась, но вместо этого я услышала, как она развернулась и вышла. Я была разочарована и расстроена тем, что она не настояла, не попыталась еще раз убедить меня. Вот когда они принесут его на тарелочке, именно тогда я приму то, что они предлагают, думала я про себя. Я слышала, как она направилась на веранду.

— Папа, — позвала она отца, и ее голос стал заметно счастливее и веселее.

Что бы я ни делала и на какие жертвы ни шла ради своих детей, они всегда относились к отцу с большим вниманием и любовью. Безусловно, именно я заслужила уважение за то, что они стали такими! Радость в ее голосе в тот день особенно раздражала меня. Анна и Айя перешли на кухню, смеющиеся и счастливые. Без меня. Я могу представить себе эту сцену: газеты по всему полу, и весь захватывающий ритуал вскрытия этих очень колючих плодов. Держат дуриан толстой тряпкой и ударяют по нему большим ножом. Небольшая трещина и предвкушение… Нежная ли мякоть? Сочный ли фрукт? Удачна ли покупка?

Это, должно быть, была удачная покупка, потому что я слышала тихое одобрительное бормотание. Кто-то рассмеялся. На кухне продолжалась непринужденная беседа. Я подождала немного, но никто не пришел, чтоб принести на тарелочке мою долю. Неужели они просто забыли, что я люблю этот фрукт, что я вообще существую? Когда я слушала их спокойную болтовню, новая, еще более беспощадная враждебность зашевелилась во мне. Я выпрыгнула из кровати. Моя грудь гневно вздымалась. Никогда не задумывалась, откуда появляется гнев, но когда он приходит, то заливает все черным.

Я забываю о рассудке, здравомыслии, вообще обо всем. Внутри клокочет огромная сила, и мне просто нужно куда-то ее выплеснуть, избавиться от нее. Задыхаясь от злости, я вбегала на кухню. Счастливые лица обернулись, их рты были полны сочной мякоти, и они смотрели на меня почти с ужасом в глазах, будто я была незваным и страшным гостем. Очевидно, я и смотрела на них, как чудовище, с яростью. Перед глазами у меня все плыло. Я ни о чем не думала. Что-то горячее и ужасное вырвалось из моего желудка и взорвалось у основания черепа. Черным. Мир стал черным. Чудовище внутри меня одержало победу. Подняв с пола кожуру дуриана, всю в ужасных шипах, я бросила ею в Анну. Слава Богу, она успела уклониться. Шкурка со свистом пронеслась над ее головой, словно огромная светло-зеленая пуля, и врезалась в стену кухни крепкими шипами.

Мы смотрели друг на друга, она в невероятном потрясении, а я — чудовище уже исчезло — в замешательстве. Никто не шевелился. Никто не проронил и слова, когда я развернулась и пошла обратно в постель. Не было слов, чтобы описать мои чувства. Никто не пришел поддержать меня или поговорить со мной. В доме просто воцарилась тишина. Потом я услышала, как они что-то делают, убирают, открывают двери, слышала, как веник метет пол, шкурки дуриана падают в мусорный ящик, как капает из крана вода и шуршат на веранде газеты. Никто не пришел к удрученной пожилой женщине со сгорбленными плечами и разбитым сердцем.

На самом деле я не хотела этого. Я любила дочь. Но снова и снова я видела, как кожура дуриана неумолимо со свистом пронзает воздух, летя ей в лицо. Я могла убить ее или, по крайней мере, изуродовать на всю жизнь, если бы она не пригнулась. Я чувствовала себя уставшей и истощенной. Я едва могла выносить саму себя. Я плакала из-за своей жестокости, оттого, что мне недоставало храбрости сделать первый шаг, из-за своей ужасной неспособности обнять дочь и сказать: «Анна, жизнь моя, прости. Пожалуйста, прости». Вместо этого я лежала и ждала. Если бы кто-то пришел ко мне поговорить, тогда бы я извинилась. Я бы сказала, что очень сожалею, но никто так и не пришел, и об этом случае никогда больше не вспоминали. Не правда ли, даже забавно, что за все эти годы никто ни разу не напомнил мне об этом, даже вскользь?

Анна вышла замуж и уехала со своим супругом, а моя новая невестка Рани стала жить у нас. Я не ошиблась в ней. Она любила командовать. Как только могла, она пыталась показать всем нам, что она «городская штучка». Ничем ее не удивишь, во всем она искушена. Далекая от скромного образа жизни семьи, проживающей в увеличенной версии курятника, она удивила нас своими притязаниями и поведением, более подходившими для испорченной дочери из невероятно богатой семьи или даже особы королевской крови. Дорогие сари небрежно оставались висеть на бельевой веревке несколько дней перед тем, как их отсылали в химчистку. Когда она сделала так в первый раз, мы были потрясены, этого она и добивалась. Красивые сари — это бесценная семейная реликвия, которая передается от матери к дочери. У меня до сих пор хранятся сари, которые дала мне моя мама, они аккуратно завернуты в оберточную бумагу и лежат в деревянном сундуке.

Лалита спросила:

— Может быть, мне занести их? Снять их с веревки?

— Нет, — ответила я. — Посмотрим, что она будет делать.

На второй день я увидела, что все места, подверженные прямым лучам полуденного солнца, стали выгорать. Даже на третий день она ничего не сделала. Части, на которые попадало солнце, становились бледно-красными. Сари насыщенного красного цвета было уже навсегда испорчено.

— Вы знаете, где здесь неподалеку есть хорошая химчистка? — нерешительно спросила Рани на четвертый день.

И только тогда я поняла, что великолепное сари было специально испорчено только для того, чтобы невестка смогла предстать утонченной в наших глазах. У нее была прекрасная голова и острый язык, но она была ленива. Невероятно ленива! Все, что она хотела делать, — это хвастаться докторами, адвокатами, бизнесменами и специалистами по хирургии головного мозга, которые приходили просить ее руки. Я не хотела тогда испортить наши отношения своими вопросами о том, что же в таком случае заставило ее выбрать учителя, играющего в азартные игры. Я ни за что бы не призналась, что видела то ее письмо Лакшмнану, в котором она умоляет его жениться на ней. Однажды она предложила порезать овощи. В ужасе я смотрела, как она мыла нарезанный лук и боролась с картофелинами, будто они ожили в ее руках.

В десять часов Рани закрывала свою дверь и снова выходила только к обеду. После обеда она возвращалась в свою комнату, чтобы поспать до того времени, когда ее муж вернется домой. Это было самым удивительным из всего, что я когда-либо видела. Никогда в жизни я еще не сталкивалась с таким бездельем. Когда невестка забеременела Нэшем, она вообще отказалась входить в кухню, мотивируя это тем, что от запаха еды ей становилось плохо. Она завязывала нос куском ткани и сидела в гостиной или на веранде, разговаривая по-английски с Айей. Она любила его потому, что он всегда тайком давал ей деньги. Она оставалась в постели, а еду ей должны были приносить прямо в спальню. По вечерам ей нравилось ходить в кино или куда-нибудь поужинать. Разве удивительно, что любой денежной суммы ей было недостаточно? Деньги, будто песок, утекали между ее пальцев. Она единственная, кого я знаю, попросила кого-то, кто ехал на выходные в Калифорнию, купить ей два готовых сари в бутике в Бель Эйр. И только для того, чтобы продемонстрировать свою экстравагантность, о которой до сих пор говорят женщины в храме всякий раз, когда звучит ее имя.