Земля несбывшихся надежд - Рани Маника

Рани применяла к ней свои западные привычки. Она не хотела учить своих детей их родному языку, но я решила, что буду знакомить Димпл с нашей культурой и научу ее говорить по-тамильски. Это было ее наследие и ее право. Я стала рассказывать ей наши семейные истории, потому что в них было многое, о чем я бы хотела, чтоб она знала. Затем однажды она вошла и заявила, что хочет, чтобы я сохранила свои заветные истории так, как делают аборигены в красных пустынях Австралии.

— Я решила создать вереницу грез — галерею картин истории нашей семьи, и когда ты умрешь, я займу твое место и стану новым хранителем нашей семейной картинной галереи, — важно сказала она. С тех пор она, как настоящий хранитель истории, ходила везде со своим магнитофоном, воссоздавая прошлое для детей своих детей.

Годы проходили, а я не могла найти пару для Лалиты. Она провалила экзамен после третьего курса, хотя сделала три попытки. Не имея квалификации, собиралась пойти учиться на курсы медсестер, но я не хотела и слышать об этом. Как я могла позволить своей дочери мыть незнакомых мужчин в интимных местах? Нет, нет, такая грязная работа — не для моей дочери. Тогда я отправила ее в школу машинисток. Каждый раз, когда она шла на собеседование, она так волновалась, что все время делала ошибки. Я приходила в отчаяние. Если бы она была работающей девушкой, она могла бы найти себе мужа, но она была далеко не красавица, к тому же безработная и даже приданое в двадцать тысяч привлекало только неподходящих мужчин с сомнительной репутацией — разведенных, ужасно старых или безответственных охотников за деньгами. А один раз даже такого толстого мужчину, что я с ужасом подумала о том, что Лалита может под ним задохнуться.

Годы пролетали все быстрее, и мое здоровье ухудшалось. Доза маленьких розовых таблеток увеличилась с четверти до полутора в день. Они были такими сильными, что от них мое тело начинало дрожать, но это был единственный способ контролировать собаку-астму. Я прикладывала свернутые газеты к груди и к спине, чтобы защититься от холодного ночного воздуха. Мои кости болели, напоминая, что я старею. Дни пролетали, словно ветер в листве деревьев, один серый день ничем не отличался от другого.

Севенес занялся астрологией и стал предсказывать всем судьбу. Он тренировался на своих друзьях, и они приходили один за другим со своими натальными картами под мышкой. Перед тем как отправиться в поездку, он передавал мне конверты со своими толкованиями, если его друзья приедут за ними. Оказалось, что у него хорошо получается предсказывать судьбы, и на пороге нашего дома стали появляться незнакомые люди со своими картами в правой руке.

— Пожалуйста, — просили они. — Моя дочь выходит замуж. Этот парень будет ей хорошей парой?

Стопка на столе Севенеса все росла и росла, но я видела и другое: чем глубже он уходил в этот мир теней, тем больше пил, тем сильнее было его отчаяние, тем циничнее и грубее он становился. Он не хотел жениться и успокоиться. Женщины были для него игрушками с острым взглядом, а дети лишь увековечивали эти отвратительные создания.

— Человек хуже чудовища, — говорил он. — Крокодилы выходят из воды во времена страшной засухи, чтобы разделить пищу со львами, но человек отравит своего соседа скорее, чем поделится.

Он пил слишком много и приходил домой поздно, шатаясь и бормоча что-то себе под нос, с красными глазами и взъерошенными волосами. Иногда от него исходил слабый аромат духов. Дешевых духов. Мне не нужно было и спрашивать, где он был. Тогда в городе было мрачное место, которое называлось Молочный Бар. Женщины из храма видели, как он входил во вращающиеся двери. Безвкусно накрашенные женщины, не очень молодые, но все еще привлекательные, курили на улице возле этого заведения. Слишком часто Севенес терял свои ключи и колотил в двери далеко за полночь, напевая по-малайски, чтобы Лалита открывала дверь: «Ачи, ачи бука пинту».

Я боялась, как бы он не стал алкоголиком.

Джейан даже и не пробовал сдавать экзамены после третьего курса, потому что знал, что не сдаст. Он снимал показания счетчиков в электроэнергетическом управлении. Когда ему пришло время жениться, Рани, которая стала, с позволения сказать, свахой, сообщила, что нашла ему невесту. Только для Лалиты никого не находилось. А ведь ей было уже тридцать. Почти уже старая для замужества.

Лалита

Когда Рани нашла невесту для Джейана, мама повела его знакомиться с этой девушкой. Она вернулась в хорошем расположении духа и была весь день в прекрасном настроении. Девушка была милой и хорошенькой. Мама сказала, что в последней жизни Джейан, должно быть, заработал хорошую карму, что заслужил такую девушку. Рата была сиротой, которую воспитывала ее тетушка — старая дева, сумевшая отложить для девушки приданое в пять тысяч рингитов. Это была ничтожная сумма, чтобы о чем-то разговаривать, но мама была так решительно настроена найти Джейану девушку, что согласилась бы, даже если бы вообще не было никакого приданого.

Я смотрела на сидящего в кресле Джейана, который молча, безучастно глядел на маму, как это было ему свойственно. Возможно, он и слушал ее, но я слишком хорошо знала своего брата. С детской рассеянностью он снова извлекал и тщательно изучал бесценное воспоминание. Он думал только о двух окрашенных хной ступнях, которые виднелись из-под мягко обрисованных складок зеленого с красным сари, и двух маленьких ручках, скромно подносящих ему чай и мягкие пирожки.

За этой невнимательностью скрывалось приглушенное волнение. Джейан ощутил аромат женщины. Он мечтал. О блестящем мускусе на пышной груди, о коже, покрытой шелковистым пушком, о теле, что двигалось, словно плывущий лебедь. Он мечтал о сладкой жизни с Ратой.

Дата свадьбы была назначена. Было решено, что это будет простая свадебная церемония в храме. На самом деле так решила мама. У девушки не было родственников, а мама не была склонна к демонстрации богатства, поэтому скромная свадьба казалась логичной. Мы заперли дом и поехали погостить к кузену мамы в Куала Лумпур. У него был маленький дом, полный невоспитанных детей, которые целыми днями носились вокруг с криком и визгом, падая на взрослых, будто те были предметом мебели. Они дрались друг с другом, плакали, потом пели и спотыкались на ступеньках, падая, словно они были не людьми из плоти и крови, а индийскими резиновыми мячиками. Из этого дома мы должны были ехать на скромную церемонию в храм.

В тот знаменательный день мой брат стоял в холле, величественный в своем белом вешти и свадебном головном уборе. Он стоял прямо и в полной готовности напротив мамы, ожидая ее благословения. На этот раз его квадратное лицо выглядело энергичным и живым. Пока мама стояла, задумавшись, довольная тем, что ее неинтересный сын получил такую милую невесту, маленький мальчик, гикающий, словно индеец, вбежал в коридор и поскользнулся на пролитом масле. Пока мы все стояли там и смотрели, он заскользил по полу, будто огромный угорь. Угорь врезался прямо в свадебные приготовления моего брата. Большое серебряное блюдо с порошком кум кум из лепестков цветов взлетело в воздух, и красное облако поднялось, как туман, еще до того, как блюдо упало на пол, с шумом покатившись и рассыпая эту мелкую пыль по всему полу. Гром от падающего и бесконечно катящегося по кафельному полу блюда был оглушающим. Улыбка сошла с маминого лица, которое превратилось в неподвижную маску — настолько она была ошеломлена.