Семья Корлеоне - Эди Фалько

Уилли быстро оглянулся на черные кольца пожарной лестницы на противоположной стороне крыши, затем снова уставился на фигуру у двери, стоявшую опустив руки, с небрежно зажатым в затянутой в перчатку руке блестящим серебристым револьвером, словно позаимствованным из вестерна с участием Тома Микса.[44]

— Что тебе нужно? — крикнул Уилли Луке, перекрывая рев ветра.

Поднявшись с шезлонга, тот обернулся, одной рукой придерживая воротник пальто, другую спрятав в кармане.

Уилли сообразил, что пятится назад, только когда наткнулся на парапет. Лицо у Луки, мертвенно-серое, как у покойника, было заметно перекошено на один бок, что говорило о перенесенном инсульте.

— Боже милосердный, — пробормотал Уилли и рассмеялся. — Ты похож на долбанного Бориса Карлоффа в «Франкенштейне».[45] — Он потрогал свои брови. — Особенно обезьяньим лбом.

Лука провел пальцами по перекошенной стороне своего лица, словно проверяя оценку, данную ему Уилли.

— Что тебе нужно? — повторил тот. — Неужели тебе недостаточно? Ты уже ослепил Донни и убил Келли, гребаный козел!

— Но это ты… в меня стрелял, — сказал Лука, снова засовывая руки в карманы. — Это ты… обещал, что в следующий раз не промахнешься. — Он мельком оглянулся на Поли, словно только что вспомнив о нем. — От меня не укрылось, — продолжал он, — что следующего раза… так и не было. В чем дело? Ваши ребята… испугались?

— Убирайся к такой-то матери, — бросил Уилли, подходя к Луке вплотную. — Убирайтесь к такой-то матери ты сам, и твоя покойная мать, и твой сожженный дотла младенец, и все твои итальянские дегенераты-друзья. И еще захвати с собой Келли, за то, что она с тобой связалась.

Вынырнув из кармана, рука Луки ухватила Уилли за шею. Верзила поднял его в воздух словно куклу. Уилли принялся размахивать руками и ногами, колотя Луку, однако его удары получались бессильными и неэффективными, словно у ребенка. Лука крепче стиснул ему горло, и Уилли уже был готов потерять сознание, но тут Лука уронил его на крышу, и он приземлился на четвереньки, кашляя и судорожно глотая воздух.

— Красивые они у тебя, — заметил Лука, глядя поверх Уилли на голубятню. — Птицы. И летают красиво, — добавил он. — Они красивые. — Присев на корточки рядом с Уилли, он прошептал: — Знаешь… почему я тебя убью… Уилли? Потому что стрелок ты отвратительный.

Лука смотрел, как Уилли расстегнул пальто и попытался его снять, словно это каким-то образом должно было помочь ему дышать, затем взял его за воротник рубашки и за пояс брюк, поднес его к парапету и бросил его вниз на Десятую авеню. В верхней точке дуги какое-то кратчайшее мгновение казалось, что Уилли, с распростертыми руками, в черном развевающемся пальто на фоне голубого неба, подобно его любимым голубям, найдет опору в воздухе и полетит. Но он сорвался вниз и исчез из виду. Лука закрыл лицо руками, а когда обернулся, увидел Поли, который его ждал, открыв дверь на крышу.

Вито свернул в переулок за складом, поставил грузовик в конец очереди и заглушил двигатель. Было холодно и ветрено, по голубому небу рассыпались оспинки белых облачков. Вито вернулся из короткой поездки на Ист-Ривер, где он остановился в тихом местечке под Уильямсбергским мостом и провел двадцать минут, наблюдая за игрой солнечных зайчиков на серо-стальной поверхности воды. Он мысленно проигрывал заново разговор с сыном, несколько фраз, повторявшихся снова и снова. «Ты гангстер, ты преступник, ты убиваешь». Его увлекал смертельно опасный бурлящий водоворот, что-то поднималось у него из глубин желудка, отчего у него непроизвольно дергались пальцы, он моргал и ежился. Вито сидел в машине и смотрел на воду до тех пор, пока примирительный, расчетливый гнев не укротил у него внутри то, что грозило выплеснуться наружу. Было мгновение, когда он, глядя на воду, испугался, что у него наворачиваются слезы, однако он не проронил ни одной слезинки, ни от страха, ни в ярости, ни от боли, с тех пор, как покинул Сицилию, и этого не произошло и сейчас, в кабине грузовика. Сам вид воды навевал спокойствие, воскрешая память о тысяче лет предков, которые обращались к воде как к кормилице. В трюме океанского лайнера, плывущего в Америку, маленький мальчик в окружении чужих людей, Вито смотрел на воду день и ночь. Не имея возможности похоронить родителей подобающим образом, он похоронил их у себя в памяти. Он смотрел на бескрайний океан и спокойно ждал того, что ему предстоит сделать дальше. И вот сейчас, в кабине грузовика под потоком машин, текущим по Уильямсбергскому мосту, Вито снова ждал. Сонни еще ребенок. Он ничего не знает. Да, в нем течет его, Вито, кровь, — однако он пока что слишком глуп, чтобы понимать, какой выбор ему предстоит сделать, слишком молод и недостаточно умен. «Итак, — наконец сказал себе Вито, — каждому человеку уготована своя собственная судьба». Каждое слово, произнесенное вслух, было наполнено гневом и в то же время чувством покорности судьбе. Вито завел двигатель и поехал обратно на Хестер-стрит.

Пройдя на склад, он направился к себе в кабинет, по пути крикнув Клеменцу. Эта фамилия гулким эхом отразилась от высокого потолка. Закрыв за собой дверь в кабинет, Вито уселся за письменный стол. Достав из ящика бутылку граппы, он налил себе стаканчик. Кабинет был голым: тонкие деревянные перегородки, выкрашенные в приглушенный зеленый цвет, письменный стол с полированной столешницей под красное дерево, заваленный бумагами и карандашами, несколько стульев вдоль стен, металлическая вешалка рядом со столом, дешевое бюро рядом с вешалкой. Всей настоящей работой Вито занимался дома, у себя в кабинете, а здесь практически не появлялся. Окинув взглядом убогую обстановку, он с отвращением поморщился. Когда в дверях появился Клеменца, Вито спросил, не давая ему возможность сесть:

— Кто надул в штаны?

— Э… — начал было Клеменца, пододвигая к столу стул.

— Не надо садиться, — остановил его Вито.

Клеменца послушно поставил стул на место.

— Никто не надул в штаны, Вито, — сказал он. — Все они крепкие ребята.

— Хорошо, — одобрительно заметил Вито, — это уже хоть что-то.

Поднеся стаканчик с граппой к губам, он задержал его там на мгновение, словно забыв, что делает. Его взгляд был устремлен мимо стаканчика, мимо Клеменцы, в пустоту.

— Вито… — начал Клеменца, и по его тону стало ясно, что он собирается утешить Вито, поговорить с ним о сыне.

Вито поднял руку, останавливая его.

— Подыщи какую-нибудь работу для всех, за исключением ирландцев, — сказал он. — Пусть Тессио возьмет братьев Ромеро, а ты бери Нико и Сонни.

— А ирландцы? — спросил Клеменца.