Мёд жизни - Лидия Сычева

Так и живём: тут перепало, здесь прилетело, родня помогла, друзья подарили. У нас, гляди, кума, и корова своя будет. Тёлка на пятом месяце. В прошлом году нам кумовья подарили тёлочку (у них корова двойню принесла), мы её выкормили, обгуляли, теперь будем с молоком. Ну, не знаю, потянем мы или нет. – Полина тяжко вздыхает. – С коровой трудно, страсть, – и дойка, и корма, и уход. И к дому будешь всё время привязан. Вася обещал, что будет доить. У меня руки болят, полиартрит, я год назад прямо помирала, кололи и антибиотики, и обезболивающие, еле отошла. После родов Олечки пошло обострение. А началось в школе – ангина осложнение на сердце, вот и прицепилась эта гадость.

– Чего только не переживёшь за жизнь!

– Ой, Зинаида, и не говори! Весной я простудилась, образовался гайморит, ездила в район нос пробивать. В очереди пока сидела, мне люди такие страсти и ужасы порассказали!.. Некоторые и по два, и по три раза нос пробивают. А я и знать не знала, что за болезнь… Слушай, пошли, я тебе хозяйство наше покажу.

Кумушки выходят на улицу, и на веранде, задержавшись на мгновение у зеркала, Полина ловко, в два касания, красит помадой губы.

Зинаида смеётся:

– Сразу видно – артистка! На люди – только с гримом.

– А как же! Мы тут с Танечкой шли на спевки вечером, нам навстречу старушка с клюкой, знакомая её. И она у Тани спрашивает про меня: «Это чё же, твоя старшая так выросла?!» Танечка та-а-к обиделась! Говорит: «Вообще-то, баба Дуся, это моя подруга Полинка Летова. Мы с ней одногодки».

Ну, я Танечку на следующих спевках утешила. Такой случай был: по дворам цыганка ходила, тряпками торговала – халатами байковыми, сарафанами штапельными, кофтами вязаными. А у нас около двора дети вечно собираются, на брёвнах сидят. И цыганка меня спрашивает: «Это твои дети?» Я говорю: «Нет». Она: «Внуки, значит?» Ага, внуки! Очень цыганка подняла Танечке самооценку. – Кума Полина хихикает, щурит длинные глаза, закручивает длинные каштановые волосы в жгут и ловко закалывает гульку блестящими шпильками.

Они степенно идут по двору. Тут и там натыканы цветы: есть и розовый куст, и гладиолусы, и, конечно, астры и гвоздики, они особенно разрослись – яркие, сильные, рясные; с яблони с тихим стуком падают яблоки («ой, год на год не приходится – то хоть у соседей воруй, так яблочка охота, а нету, а то не знаешь, куда девать», – жалуется Полина); на грядках с помидорами – буйство красок: розовые, желтые, алые, бело-зеленые плоды. И совсем крохотные, величиной с ягоду, и огромные, с хороший мужской кулак, круглые, овальные, приплюснутые – всякие. Ботва на картофеле уже посохла.

– С понедельника копать будем, – объясняет Полина.

Дверь в сарае настежь.

– Здесь у нас был поросёнок, но мы его сдали неделю назад, – объясняет кума. – Зарезали, отвезли на рынок в район, я стала за прилавок, и за три часа у меня его народ разобрал подчистую – всё, включая обрезки. Потому как людям, особенно одиноким, им, кроме мяса, надо общение. У кого деньги? У пенсионеров. Приходит старушка, я ей говорю: берете косточку или ребрышки нежирные, это лечебный поросёнок, для себя держали, но нужны деньги, детей в школу собрать (Машенька и Оля тут же толкутся, они у меня как социальная реклама). Пенсионерка, проникнувшись добрым делом, тут же у меня покупает. Ну а мужики… Они вообще одичали при нынешней жизни. Им доброе слово скажешь, они у тебя не то что сало, они и прилавок готовы забрать.

В общем, я распродала поросёнка, купила девчатам туфли, кофты, тетрадки, ручки, карандаши цветные, ещё кое-что по мелочи, и сменку в школу. И то ли я забыла эту сменку у продавца, то ли у меня из сумки на базаре вытащили, но, в общем, домой приехала – нету сменки.

Я сначала так расстроилась!.. А потом думаю: о, горе какое! Сменку потеряла! Люди голову теряют – вон, на прошлой неделе у нас мужик молодой разбился на машине с подругой насмерть. Жена, Ленка, то есть вдова, прибежала ко мне: «Мишка в морге, я боюсь одна дома ночевать!» Рыдает в голос. Хотя он и погуливал (с девкой молодой разбился), а всё равно жене его жалко – родная душа.

Пришлось мне с Ленкой ночевать на одной кровати. Она человек городской, впечатлительный. Мишка, когда был на заработках, голову ей задурил, она и вышла за него. Ленка спрашивает у меня: «Где же справедливость? Куда Бог смотрит? Как я жить теперь буду?» А что я ей скажу? Видно, кому как на роду написано, так и будет…

У клеток с кроликами толкутся дети – долговязая Машенька, кругленькая Оля и ещё одна девочка, Олина ровесница, белоголовая, с жидкой растрёпанной косичкой. Кролики – милые, с нежными грустными глазами. Дети гладят их сквозь прутья клетки, шепчут зверькам ласковое.

– Мама, а мой любимый клолик выластет и уйдёт в лес жить! – Оля решительно топает ножкой. – Плавда?

Новенькое белое платьице Оли перепачкано на подоле зеленью. Увидев строгий взгляд матери, девочка тотчас начинает бить по пятну ладошкой.

Полина говорит ей:

– Оля, ты зря платье отряхиваешь, оно чище не станет. Это пятна, стирать надо. Машенька, объясни сестре.

И тут же вскрикивает:

– Смотрите, ещё один эмигрант явился!

В большую щель между горбылями заборчика просовывает голову цыплёнок-подросток. Он в замешательстве: куда двинуться?!

– Ой, кума, я цыплят брала сорок штук, держала их на воле, и они разошлись по дворам. Я не хожу, не собираю, что я их, из курятников чужих буду вынимать?! Ну, вот, некоторые стали возвращаться. Цыпа-цыпа, иди сюда! Иди, мой золотой! Видишь, к нам гости приехали, кума Зинаида! Какой ты умный, сразу почуял хорошего человека! Цыпа-цыпа! Иди, мы тебя есть не будем, оставим на племя! Ты, я вижу, петушок! Будешь жить на всём готовом, горя не знать! Водичка ключевая, зёрнышко золотое, гнёздышко чистое! (Я бы сама на такую рекламу клюнула!) А Лапушкины (соседи) тебя сожрут через месяц и собакам кости выкинут!.. Видал, у них Полкан на привязи? Первым тебе голову отрубят, потому как знают, ты – приблудный, тебя надо быстрей съесть. Ну? Цыпа-цыпа-цыпа!

Цыплёнок-подросток мучительно соображал, вслушиваясь в богатые интонации кумы Полины. Поколебавшись, он пролез в щель, отряхнул перья, выпрямился. И, гордо вышагивая, двинулся к плошке с кормом, стоящей у курятника.

Зинаида изумилась:

– Полина, первый раз такое чудо вижу! Ты – дипломат, дрессировщик! Укротитель молодых петухов! Тебе надо на международные переговоры направлять! Для снятия санкций.

– Ой, кума, – вздыхает Полина. – Я Васе говорю: женщина любит ушами! Ну скажи ты мне хоть одно слово нежное! Он тогда ещё больше надувается, сидит мрачный, как сыч, обхвативши голову руками. Потом мысли в нём, видно, начинают кипеть, он вскакивает, бегает по комнате туда-сюда. И всё равно молчит, как заговорённый. По два-три дня не разговариваем вообще после этого. Может, у него зарок?! Или колдовство какое? Не знаю, что и думать. Я и с цветами разговариваю, и с петухами (ты видела!), и с начальством теперь запросто общаюсь. Один Вася не поддается!.. Вот что это, скажи? Как это понимать?