Опиум - Лидия Сивкевич

прострелить. Он понял, что умрёт в любом случае, поэтому решил излить говна напоследок. – Даня замолкает, и я жду, но спустя минуту не выдерживаю:

– Да что же такого он сказал? Комплимент тебе сделал? Подметил, как ты похож на мексиканца? С чего вдруг традиции?

– Он сказал, что в прошлый понедельник драл в Колумбии шлюху, и она была точь-в-точь похожа на мою жену.

В одно и то же мгновение я миксую шок и понимание. Будто я предполагала такое, но в качестве невозможной альтернативы.

– Жалеешь, что из-за меня стал таким впечатлительным?

Недолго думая, Даня наклоняется и целует меня так, будто больше возможности не будет. Его руки обвивают мою спину и притягивают вплотную. Наши губы двигаются рывками, языки настойчиво пререкаются, а зубы клацают несколько раз. За такие поцелуи, полные страсти и лишённые стеснения, можно и душу продать.

Через пару минут поцелуй прерывается, хотя я готова двинуться и дальше, но разговор не окончен. Меня беспокоит произошедшее. Меня беспокоит, что я так на него влияю, хоть и безумно льстит.

– Не думаю, что ты и раньше был таким романтиком. – Голова кружится от недостатка воздуха, и я пару раз подряд глубоко вздыхаю. – Или ты и прежде вспарывал кому-то глотку, из которой вышли слова оскорбления женщине?

Он не спешит отвечать. Сперва обдумывает мои слова и в его глазах отчётливо видна борьба. Какие именно чувства дерутся внутри него, я не знаю. Мне бы не хотелось сейчас оказаться в его голове. Могу лишь догадываться, что он сам не в восторге от того, что натворил.

– Ты когда-то сказал, что не гарантируешь мне защиту, а два с половиной года спустя защищаешь даже мою репутацию. – Я знаю, сколько в моих словах лести, но именно её должна дать мужу в эту минуту. Не меньше этого, я знаю, что защита имелась в виду другая, но всё, чего мне хочется, это создать иллюзию спокойствия.

В то утро я утвердилась в мысли, что не только он стал моим опиумом, но и я стала его наркотиком, его неоспоримой ценностью. Князь потерял холод и стал гореть так пылко, что перерезал глотки за оскорбления в мой адрес. В то утро я поняла, что изменила его. Изменила его необратимо. И нам обоим предстояло научиться с этим жить.

Чувствовал ли он, что тоже изменил меня?

Я старалась вспомнить, какой была в тот августовский день, когда появилась в клубе впервые. Какой боязливой девчонкой была на протяжении следующих месяцев. Как храбрилась перед зеркалом, глядя на своё отражение, но пугалась вида крови и падала от летящего в мою сторону кулака. Сейчас страх во мне не появлялся даже от мысленной картины человека с колумбийским галстуком. Думаю, не многим больше эмоций вызвала бы и реальная картина этого зрелища. Получается, я всего-навсего стала безжалостной?

Нет. Я научилась воспринимать жестокость этого мира без вреда для своей головы. Конечно, сделать это было куда проще, не подвергаясь жестокости самой, стоя по другую сторону черты жертв. Но здесь было куда лучше, чем там. А нахождения по ту сторону я никогда не забуду.

Сочувствие?

Странное слово. Будто бы не нужное. Раньше, нуждаясь в помощи, я думала, что сочувствие делает людей людьми. Теперь же была уверена, что человеку роднее безразличие – чувствовать только свои чувства и не примерять чужие. Куда полезнее уметь закрывать глаза на страдания других, чем переживать чужие муки наряду со своими, будто и нет у вас возможности снять их в любой момент.

Сложно поверить в то, что вы слышите выстрелы чаще, чем думаете. Иногда принимаете их за стуки, за хлопки. Думаете, что это эхо доносится с военного полигона, или, что кто-то поблизости хлопнул дверью, или, быть может, что-то тяжёлое упало на бетон. Может и так. Но порой за этими звуками скрывается чья-то боль или даже смерть. Поверьте, несмотря на вездесущие полицейские патрули, на цивилизованные устои, на иные способы, стреляют в этом мире очень много. Только метятся теперь точнее, предпочитают один точный, громкий хлопок, которому свидетели поблизости легко дадут оправдание, чтобы успокоить себя.

Вот что теперь умеют люди: успокаивать себя, вместо того, чтобы болезненно прорываться к истине. Этому научилась и я. Он меня научил.

Часть 6. Защита не нужна.

20 октября, вт

Незачем было жить в ожидании очередных проблем. Так я и делала. Казалось даже, что Шахов где-то потерялся, нашёл себе головную боль поострее. Если два месяца были сроком, достаточным для вынесения вердикта, то последствий от вспышки ярости Князя не было. Мне хотелось верить, что уже и не будет.

Едва передвигая ногами в новых туфлях, я забрела в кабинет босса.

– Натирают? – спросил владелец Опиума. Он сидел по центру кожаного диванчика, откинув голову и распластав по сторонам ноги и руки.

– Совсем немного жмут. – Я по очереди стащила с ног черные лакированные лодочки и глубоко вздохнула, закатив глаза от удовольствия. Затем подошла и уселась прямо Дане на живот, подождала, пока он напряжет пресс и завалилась назад, в точности повторив его позу, только голову уложила ему на плечо.

– Ты закончила? – спросил он, обвив меня руками за талию.

– Да, а ты?

– Выезжаю на встречу к девяти утра. Нужно собирать покупателей новой партии.

Я никак не показала на лице недовольства, понимая, что он всё же видит меня боковым зрением.

– Тогда буду ждать тебя дома. – Я широко и звонко зевнула, а Даня прижался носом к моим волосам и, втянул их запах. Смесь духов, шампуня и бальзама, если от них хоть что-то осталось после насыщенной клубной ночи.

– Не жди, спи. – Его ладонь стала поглаживать мой живот, и этот жест, на первый взгляд успокаивающий, заставил меня ощутить неловкость.

– Ты хочешь детей? – вдруг выпалила я. Его рука не замерла, а спустилась ниже, объясняя, что смысл этих движений совсем иной.

– У меня сто сорок шесть детей, Рита. – Выдохнул он и снова обвил меня за талию.

– Считаешь всех сотрудников своими детьми? – Я расплылась в улыбке, вовсе не удивляясь его отношению к этим людям. Даня согласно кивнул. – А я одна из них?

– Нет, ты теперь их мать.

– Спасибо, – я вжалась в его плечо и довольно долго молчала, прежде чем договорить, – за то, что принимаешь меня с этим изъяном.

– Это не изъян, – возразил он, тоже немного подумав. – Это часть тебя и она не способна сделать тебя хуже.

Я чувствовала, что муж стал тяжело дышать,