Опиум - Лидия Сивкевич

Снова прокурор с предвкушением следит за мной и снова старается не злиться, когда замечает, что я отразила его словесный удар. Но он тут же налегает снова:

– Месяц назад взорвался в Баренцевом море сухогруз с ценным для страны содержимым на борту. И, пустяки, конечно, но погибло двадцать семь моряков. Соответственно, двадцать три ребенка возрастами от шести месяцев до шестнадцати лет остались без отцов. Тридцать четыре брата и сестры потеряли братьев. Двадцать семь матерей и двадцать семь отцов потеряли сыновей.

– Не продолжайте. Боюсь, вы собираетесь дойти даже до золовок и деверей, чтобы меня впечатлить.

– Не впечатляют вас такие мелочи. – С отвращением на лице бросает мужчина.

– Это правда. Я не из тех сентиментальных людей, что превозносят жизнь и проклинают смерть.

– Ещё скажите, что смерть это часть жизни. – Отвращение на его лице лишь крепчает.

– Смерть – это неизбежно. – Спустя недлительные размышления заключаю я, и нагло продолжаю: – Вы не знаете, когда умрёте. Может завтра у вас пробьет колесо в машине, и вы впечатаетесь в бетон. А может, в 90 лет тихо уйдете на глазах у своих детей, внуков и правнуков, травмировав их психику своей старческой предсмертной агонией.

Мужчина недовольно поджимает губы и отворачивается в сторону. Я отмечаю, что его нос, в анфас широкий и громоздкий, в профиле смотрится эстетично и правильно.

– И я не знаю, когда умру. – Тихо заключаю я, заставляя мужчину вновь повернуться ко мне. – Это должно было случиться уже столько раз. В семь лет я тонула. Попала в воронку на речке. Соседский мальчишка заметил, оборвал с дерева тарзанку и кинул мне. Так и вытащили. В шестнадцать меня чуть не сбила машина. У авто треснули колодки и на скорости шестьдесят километров он пролетел в метре от меня, только потому что колеса искривили траекторию от высокого бордюра. В двадцать я была готова спрыгнуть с крыши от хорошей, в кавычках, жизни, но передумала, увидев свадьбу внизу. Не могла же я испортить такой праздник. А второй раз забраться наверх уже не набралась смелости. В двадцать два меня насильно угостили кружечкой скапаламина. Учитывая, что до этого мой организм не знал, что такое наркотики, тяжёлая стадия передозировки лишь по моему везению не закончилась летальным исходом. – Если до этого момента я говорила непринуждённо, с выразительной усмешкой, то следующие слова звучали скорее жалостливо, потому что воспоминания оставались свежи по сей день. – В двадцать шесть меня впервые избил мой сожитель, чудом не свернув шею. В двадцать восемь он посадил меня в машину и влетел в дерево, смяв меня как картонную коробку. Через шесть месяцев я почти отправилась на тот свет от заражения крови, когда сделала подпольный аборт от этого человека. – В укор мужчине передо мной, как представителю профессии, я не забываю упомянуть и следующее: – К слову, в полицию я обращалась, писала заявление сразу в несколько отделов. Он откупился во всех. Два года назад меня собирались убить конкуренты моего мужа. – Об остальных случаях я решаю умолчать. А они были. Поднимаюсь со стула, чувствуя, как дрожат приборы на столе от того, что трясусь рядом я, и бросаю на прощание фразу, пафосную как нельзя кстати. – Вы думаете, я боюсь смерти? Это она уже боится меня и в отчаянии ищет способ подступиться.

На лице мужчины мечется отвращение ко мне, но не знает, за что зацепиться, потому что услышанное произвело нужное впечатление. В голубых глазах мелькает жалость, но тут же растворяется за маской беспристрастного советника юстиции.

Не дождавшись ответа, я начинаю отступать к выходу. Моя охрана бодро следует за мной, но я говорю последнюю мысль. Её слышит почти весь ресторан, но мне нет дела.

– В следующий раз подъезжайте на машине с зелёной надписью ФССП России и сгребайте меня в отдел. Потому что чужие рестораны я теперь не переношу и завтракать больше не соглашусь, даже из величайшего уважения, а парк, как место переговоров, скорее всего больше не устроит вас.

– Приму к сведению. – Отголосок фразы догоняет меня уже на выходе.

***

– Почему он так пристал к нам? – я задаю вопрос ещё до того как влетаю в кабинет. Швыряя сумку на кресло, я промазываю. Она с грохотом прикасается к полу. – Ему, что, любимую женщину твоей взрывчаткой подорвали?

Даниил беспристрастно смотрит на мои пылкие эмоции, затем говорит:

– Успокой себя.

– Как? – я ухмыляюсь. – Заварить травяной чай или подрочить?

– И то и другое, если поможет.

– Даня! Вот только если ты знаешь причину этого всего и молчишь! – я так и не придумываю стоящую угрозу, поэтому просто замолкаю. Какое-то время мы меряемся настойчивостью во взглядах зелёных глаз. И я не намерена отступать до того, как узнаю хоть что-то. – У него личная к тебе проблема?

– Ты снова согласилась с ним говорить, так ведь?

– Это очевидно, но я всё же отвечу. Да. А теперь ты ответь.

Он поднимается с места и, сунув руки в карманы, добирается до меня:

– Я тебя дома запру. – Сообщает он.

– Только попробуй! – Возмущённо бурчу я.

– И что тогда? – интересуется Даня с чистым любопытством, вовсе без страха. Не думаю, что он хочет меня оскорбить, лишь поставить на место, но во мне закипает злость, порождая обиду.

– Однажды вернёшься домой, а я накупила ламповых светильников и притаилась у рубильника! – Выпаливаю первое, что приходит в голову, но тут же ругаю себя за такую болезненную угрозу.

Вот только на лице моего мужа не мелькает ни одного чувства, из тех, что я ожидаю. Ни обиды, ни изумления, ни страха.

Сделав последний шаг ко мне, Даня прислоняется губами к моему виску и говорит:

– Умница. Всегда себя так защищай. – Он приободряюще касается моей щеки горячей ладонью и уходит, оставляя меня в мягком удивлении, ведь я жду недовольства в его глазах.

– Прости, – бросаю вдогонку. – Никогда так не поступлю, – я делаю паузу, прислушавшись, остановится ли он. Останавливается. – Но найду способ. – Добавляю я, всё ещё оставаясь при своём недовольстве.

С недовольством наедине я и остаюсь в кабинете. Падаю на диван и принимаюсь считать плитки на полу. Почти сразу же раздаётся звонок в дверь и после секундного перерыва повторяется. Нехотя жму на кнопку, ещё по камере понимая, что явился Паша.

– Куда Княже умчался? – сходу вопрошает заместитель директора, плотно закрыв дверь.

– Вышел из клуба? – мои брови хмуро ползут к переносице, чуя неладное.

– Взял троих и умчался.

– Блять! – Мои нервы сдают лишь на секунду. Я бью ладонью по стальной двери, и боль