Спортивный журналист - Ричард Форд

Викки, вытянув руку поверх спинки кушетки, смотрит в окно, на выстроившиеся вдоль улицы Арктической Ели дома. Иногда мне удается различить в ее лице черты той пожилой женщины, какой она станет, – солидной, с потяжелевшим подбородком, с более серьезным, чем ныне, характером. В будущем она несомненно погрузнеет, а это знак не всегда обнадеживающий.

Лужайки под янтарным светом отливают глубокой зеленью, точно в Англии. Вдоль всей бестротуарной улицы стоят на подъездных дорожках поблескивающие новые машины – «крайслеры», «олды», «бьюики», – каждая дышит солидностью и богатством. На среднем плане виднеется стоящий посреди двора большой белый жилой автофургон. Почти над каждой сложенной из белого кирпича трубой вьется дымок, хоть погода сейчас вовсе не холодная. На некоторых дверях еще висят рождественские венки. И уже задул следующий за мной по пятам ветер.

Кто-то, замечаю я, расставил на передней лужайке Арсено белые крокетные воротца. Два полосатых колышка смотрят один на другой с расстояния меньшего, чем требуют правила. На сегодня намечена игра, и я понимаю, чем можно будет разукрасить ожидающие меня впереди пустые часы.

– Давай сыграем, – говорю я, сжимая Виккину руку на манер старого дядюшки. Это не уловка, не хитрость, лишь попытка прервать подавленное молчание, жертвами которого мы стали.

Викки изображает удивление, которого не чувствует. Глаза ее становятся круглыми, как десятицентовики.

– На таком ветру, под дождем, который того и гляди польет?

– Так не полил же еще.

– О боже, – произносит Викки и несколько раз щелкает пальцами. – Ладно, пеняй на себя.

Тем не менее она шустро соскакивает с кушетки и бежит наверх, где, надо полагать, стоят в какой-то кладовке молоточки.

В телевизоре Си-би-эс пытается вернуться к баскетболу, благо на площадке удалось снова навести порядок. Однако всякий раз, как нам пытаются показать ее, на экране появляется низкорослый, с носом картошкой, краснолицый мужчина в крикливой клетчатой спортивной куртке, машущий короткой рукой и с отвращением беззвучно орущий кому-то из игроков нью-йоркской команды: «Мать твою!» Это один из моих любимцев. Матт Грини, главный тренер кливлендцев, я брал у него интервью сразу после того, как вернулся к спортивной журналистике. В то время он тренировал команду Чикаго, но затем по собственному почину перебрался в другой город, где жизнь, уверен, выглядит поприятнее. Он тогда сказал мне: «Люди способны удивлять тебя, Фрэнк, просто-напросто тем, какие они, на хер, тупицы. – Мы сидели в тесном кабинете тренера под ареной чикагского стадиона, Матт курил дорогую сигару. – Я что хочу сказать – ты понимаешь, сколько времени взрослые люди тратят на разговоры об этом долбаном бизнесе? Берут факты и притворяются, будто они – всего-навсего чьи-то мнения, и с одной простой целью: лишь бы разговор продолжался подольше. Кому-то он, наверное, и кажется интересным, однако я тебе так скажу, малыш. По-моему, люди просто романтизируют задрипанный булыжник, именуя его горой. И тратят чертову уйму времени, которое могли бы израсходовать с большей пользой. Это игра. Посмотри ее и забудь о ней». После чего у нас состоялся оживленный разговор о семенах для газона и убогом выборе, с которым ты сталкиваешься, когда тебя донимает высокий уровень грунтовых вод и никчемная дренажная система, – я таких трудностей не испытывал, но для его дома в Хилтон-Хеде это было серьезной проблемой.

Интервью получилось не очень удачным по части «обнаружения скрытых мотивов» в командных сочетаниях «дылд» и «коротышек», каковое и было моей целью. Однако я счел его поучительным, хоть и не был согласен ни с чем из сказанного Маттом. Да и Матта порадовала возможность посидеть с молодым журналистом и преподать ему жизненный урок. «Знай во всем меру и сохраняй добросовестность» – вот с чем я вернулся тогда в «Шератон-Коммандер». А когда закончишь с этим, займись семенами новой травы, или старой пластинкой Каунта Бейси, по которой скучал последнее время, или составлением каталога подносящих тебе коктейли официанток, – именно этим занялся я (последним из трех), и нисколько о том не пожалел.

На площадке баскетболисты опять начинают обмениваться убийственными взглядами и угрожающе тыкать друг в друга длинными костлявыми пальцами. Особенно свирепствуют игроки черные, а белые ребята, бледные и тонкорукие, вроде бы пытаются умиротворить их, хотя на деле просто побаиваются, что, если начнется драка, им тоже достанется на орехи. Второй тренер – приземистый, встревоженный мужчина в белых брюках – пытается утащить Матта Грини под трибуны. Однако Матт рвется в бой. Для него настоящая жизнь протекает именно здесь. Ничего показного. Чувство меры он утратил, ему хочется побуянить и тем втолковать «Никсам», что играют они неправильно. Матт выскакивает из своего загончика, чтобы все могли увидеть, чего он стоит, и мне это нравится. Уверен, он сильно скучает по дням своей молодости.

Внезапно картинка мигает, на экране появляется еще один ныряльщик, глядящий с обрыва вниз, на свою вспененную судьбу. Си-би-эс сдалась.

Элвис Пресли снова трусит к кухонной двери, позвякивая «алмазным» ошейником, принюхиваясь к воздуху. Он не питает никакой уверенности на мой счет – и кто поставил бы это ему в вину?

Появляется Линетт, блестящие глаза ее приобрели выражение хитроватое, но сердечное.

– Элвис Пресли едва ли не главный в этом доме, – говорит она, легко пристукивая носком своей туфельки по ошейнику пса. – Он кастрирован, конечно, насиловать вашу ногу не будет, не бойтесь. Мужчина он только наполовину, но мы все равно любим его.

Элвис Пресли усаживается на кухонный порог, разглядывает меня.

– Песик что надо, – говорю я.

– Вам не кажется, что Викки немного неспокойна? – спрашивает Линетт, словно желая предостеречь меня от чего-то. Взгляд ее становится испытующим, она медленно-медленно скрещивает руки.

– По-моему, с ней все в порядке.

– Ладно, а то я подумала, может, в Детройте что-нибудь неприятное случилось.

Так! Всем, включая Элвиса Пресли, все уже известно, и каждый норовит обратить случившееся к собственной выгоде, сколь бы пустой та ни была. Семья, в которой не принято что-либо скрывать. Секретов в ней не заводится – если, конечно, один из ее членов не решает утаить что-нибудь, рискуя навлечь на себя неодобрение всех остальных. Викки, по-видимому, рассказала нечто пикантное, но картина получилась незавершенная, и Линетт пытается заполнить пробелы. Да она вовсе не такова, какой мне хотелось ее видеть, и в эти мгновения я полностью перехожу на сторону Викки.

– Насколько я могу судить, все было прекрасно.

Я улыбаюсь: от меня вы никаких признаний не дождетесь.

– Ну и хорошо, – радостно кивает Линетт. – Мы все так любим ее, желаем ей только лучшего. Она самая храбрая девушка на свете.

Без ответа. Ни «Почему храбрая?», ни «А скажите, что вы думаете об Эверетте?», ни «По правде говоря, она показалась мне сегодня немного странной». Ничего, кроме «Она чудесная» и еще одной ухмылки.