Украденное сердце - Властелина Богатова

Зарислава дёрнулась, чтобы отстраниться, но не вышло. От чего-то проступили на глазах слёзы. Пребран же окаменел и, оторвавшись от лица Зариславы, удивлённо заглянул ей в глаза.

– То-то я и думаю, чего ты так шарахаешься от меня, – прошептал он в губы, усмехаясь, довольно суживая серые с золотистыми крапинами глаза.

Уперев сильные руки в лавку с обеих сторон от Зариславы, задвигался резче и быстрее, так, что старые доски жалостливо заскрипели. Пребран довольно скоро подобрался к самой вершине наслаждения. Зарислава лишь зажмурилась, чувствуя его внутри себя вместе с не отпускавшей от неудержимых толчков плескавшейся рези. Она только лишь застонала от непрерывного напора. Шумно и прерывисто дыша, княжич покрылся испариной, и упиравшиеся в его плечи ладони Зариславы начали соскальзывать. Пребран, в исступлении скользнул языком ей в рот, вошёл глубже, напрягся всем телом, излился в неё. Выждав, он бессильно навалился сверху и сдержанно издал горячий, опаляющий губы стон. Вскоре вес его тела исчез, Зарислава только и смогла вздохнуть свободно. Ощутила, как Пребран опустился рядом, одёргивая на ней рубаху.

Зарислава, сотрясаясь внутри, не шевелилась, чувствуя накатывающее опустошение, слыша звон в голове. Все чувства покинули её разом, будто она обратилась в стены истопки, ощущая жар печи, налившийся тяжелым свинцом низ живота, слыша утихающее дыхание над ухом. Внутри назревало что-то тёмное и холодное.

– Очнулась? – разорвал тишину голос Пребрана.

Зарислава сглотнула, разлепив отяжелевшие, взмокшие ресницы, долго смотрела в низкий брусчатый полоток.

– Прости, что так… Я привык получать своё. С самой нашей первой встречи тебе о том говорил, – сказал он будто в оправдание.

Зарислава повернула голову, устремляя взгляд в переливающуюся жаром печь.

– Я хочу спать… и сильно устала, – выдавила она из себя, не выискивая внутри себя никаких чувств: ни злости, ни обиды.

Пребран, лежавший рядом, долго молчал, а потом пошевелился и поднялся. Зашуршала одежда. Вскоре хлопнула дверь в предбанник. Тут-то Зарислава не сдержалась и зарыдала.

Сколько прошло с того момента времени, она не помнила, снова затихала, и казалось, что успокоилась было, но слёзы вновь сжимали горло, жгли глаза, щёки и виски. И когда сил уже совсем не было ни на то, чтобы остановиться, ни на то, чтобы плакать, Зарислава поднялась. Умывшись оставшейся водой, обмыв ноги и следы, натянула штаны и покинула истопку.

Ночь на дворе уже была глубокая, лошади всхрапывали у коновязей, гудели лягушки на болотах. Свежий воздух обдул разгорячённое лицо и воспалённые глаза. Тянущая боль меж бёдер успокоилась, только колени всё дрожали и пальцы, которые вцепились в растрепавшуюся косу. Постояв на крыльце, глубоко дыша прохладой ночи, она вернулась в горницу. Впотьмах прошла к лавке и, опустившись на устланную шкурами постель, устало закрыла глаза, мгновенно скользнула, словно с ледяной горки, в беспамятство.

Данияр валился с ног. Степняки легко ушли от Волдара и, как оказалось, слишком далеко. Не сразу князь понял, где его держали в плену, не сразу отыскал путь к городу. К тому же тревожила рубленая рана под лопаткой. Словно голодные волки, обгладывала рёбра боль, изнуряла до потери дыхания, выпивая остатки сил. Однако сейчас он ничего не замечал – слишком одержим был диким бешенством от того, что этого выродка, Марибора, ему приходиться нести на себе. Жидким огнём опалял гнев, давая силы безустанно тащиться весь вчерашний день, не чувствуя ни утомления, ни боли. Иногда Данияр позволял себе перевести дух, останавливался на короткие привалы. И когда на него накатывала мучительная тоска и негодование, тогда он выпрашивал у вечности один ответ – за что ему такое наказание? Чем он заслужил гнев Богов?

Пройдя заболоченный ельник и поднявшись на взгорок, Данияр дёрнул Марибора, чтобы тот переставлял ногами, но дядька стремительно слаб, ноги заплетались, он вис у племянника на плече, и тогда князь испытывал тяжесть его здорового тела на себе, ощетинивался, скрежетал зубами.

– Тяжёлый, сука, – кряхтел он, поправляя руку княжича.

А когда потерял всякие силы тащить этого вола дальше, скинул его руку с плеча и небрежно уложил на мшистую землю. Сам постоял немного, выжидая, когда рассеется тьма перед глазами. Слух резал болезненный хрип Марибора, дышал тот тяжело, надсадно и туго – не ровен час, испустит дух.

Данияр зажмурился – взяла разрушительной силы ярость. Он схватился, было, за топор – прикончить этого ублюдка, чтобы замолк навсегда. Отомстить за отца, за верных людей, за Радмилу, за то, что предал! Но сердце ухнуло в ледяной омут отчаяния, и рука бессильно соскользнула с древка – совесть останавливала, не позволяя учинить самосуд. Он не уподобится этому ничтожеству. Он не такой.

Князь онемел, ощущая, как холодный липкий пот заливает лоб и спину, а мышцы трясутся в напряжении. Одержимый глухой ненавистью, он смотрел немигающим взглядом на безвольно лежащего Марибора. Скулу и шею княжича облепляли влажные вороновой масти, как у Славера, волосы. Такие же тёмные были брови, прямой нос. Данияр скривился – этот вымесок не должен был перенять кровь его рода! Он не достоин такой чести.

Данияр расправил удушливый ворот рубахи, снова сжал топор в руке, с отвращением отвернулся, оглядывая место.

Наступающая заря не скоро пробудит лес. Тусклый полупрозрачный свет туго сочился сквозь толщу тяжёлого влажного воздуха, окутывал потемневшие от сырости стволы деревьев, проникал сквозь густой полог крон, изредка падала сверху роса. Мгла дышала холодом и дремучестью. Пахло мокрой еловой хвоей. И утренняя свежесть приводила в чувство.

Взгляд Данияра снова упал на Марибора, того начало заметно знобить. Если не отдохнёт, не доживёт до восхода.

– Сволочь, – брезгливо бросил князь с тяжестью в голосе.

Умереть он ему не мог позволить. Не сейчас. Марибор должен ответить за всё перед Богами, родом и волдаровцами.

Князь выдернул из-за пояса топор, прошёлся по кущам, ломая с треском кусты. Настругав охапку сухостоя, расчистил от прошлогодней листвы землю сапогом, сложил дрова, пихнул в серёдку растопку, чиркнул кресалом. Руки его от тяжёлой ноши тряслись, и он выбил искру только с третьего раза. Сноп оранжевых крапин посыпался на сосновую шелуху и птичий пух – мгновенно вспыхнули сучья, повалил густой горький дымок.

Вскоре жадно забились язычки пламени, занялись огнём и поленья, повеяло теплом. Данияр глядел на пламя неподвижно, постепенно подкладывая дрова, думал то о злосчастной развилине, где на них напали степняки, то о Вагнаре, которая поведала ему об изменнике, и мысли его метались, путались. Радмила. Жива ли она? Горьким осадком опускалась на дно его души мучительная тревога и неведение. Не смог уберечь молодую жену, успевшую так глубоко проникнуть в его душу.

Сдавленный стон со стороны вывел его из задумчивости. Марибор пошевелился.

Подложив ещё поленьев, Данияр поднялся. Скинув с плеч плащ, он постелил его подле очага. Приблизился к Марибору и, подцепив того под руки, тревожа раны, перетащил на плотный покров.