Отрешённые люди - Вячеслав Софронов

" Сильно тебя мучили в полиции вчерась?" — спрашивает опять.

Я тут про полицию вспомнила и как зареву–зареву в голос, а слезы сами бегут, катятся, их и просить не надо. Точно мне бабка давно еще говаривала: стоит девке одну слезу в себе растревожить, а и не остановишь, сами будут наружу проситься, и, бывало, по нескольку дней кряду слезы льет, пока не иссохнет вся, как березка, из которой сукровицу, сок ее выпустили весь. Реву, а он ко мне подсаживается поближе и обнимает ручкой этак, гладит, платочек ловко так развязывает. Я не даюсь, а он шибче да шибче тянет, и стянул. Сижу перед ним простоволосая, зареванная, красным носом, как морковка из грядки, шмыгаю. А вот тогда он говорит: "Хошь на волю, Ксюша?" "Как так на волю?" — не поняла сначала. "Вольную выпишу тебе, и пойдешь с моего двора. Весь и сказ". Гляжу на него и не верю: мне ли предлагают? И думать не думала, а тут на тебе… вольная. Не по себе стало, думаю, чего–то тут не так. Может, попросит он меня сказать про вещи краденые, схватила платочек, на себя накинула быстрехонько и отвечаю: " Недостойны мы вашей воли, а про вещи покраденные все одно ничегошеньки не знаю и знать не желаю…" И встаю с кушеточки, идти обратно к себе решила. Только он не дает, шепчет: "Забудь про ту кражу, а давай лучше пить–гулять начнем, кататься поедем, сейчас велю тройку запрячь, а на утро, коль меня приголубишь хорошо, быть тебе, Аксинья, вольной девкой!"

" Девкой… — думаю себе, — останешься тут девкой, коль такое предлагают. А иначе вольной от него сроду не получишь. Слыхивала я, как он пару лет назад отпустил двух баб, которые до него девками были. Обрюхатил и отпустил на волю". Думаю так себе и ничего не отвечаю, молчу…

— Все! Хватит, — перебил ее Иван, — коль оказалась на воле, то остальное мне знать без надобности. Прощай покуда…

— Ваня, Ванечка, — схватила его за рукав Аксинья, — неверно ты обо мне подумал. Дослушай, дослушай до конца…

— Не хочу! — потянул к себе, пытаясь высвободить руку.

— Дурачок! Мне, коль надо, кого хошь обведу. И его, господина нашего, напоила допьяна, а как уснул, рядом легла, попросила дворника Кузьму курицу зарубить да голову мне дать. Кровью куриной постель всю и перемазала. Утром он, хозяин–то, как пробудились, то я сызнова в рев. Ну, ему деваться некуда, подписал вольную…

— Ксюша, — впервые произнес он ее имя, — хватит об этом. Пойдем лучше в кабачок, где выпить можно, а то на душе у меня нехорошо стало, словно кошки дерут душу мне. Пойдешь?

— Не стыдно тебе замужней жене предлагать такое? — хитро сверкнула глазами Аксинья. Но по тому, как она это сказала, Иван понял: пойдет. Не откажет.

Они нашли там же, на Мясницкой, небольшой укромный кабачок, куда вошли под восхищенные взгляды в сторону Аксиньи нескольких подвыпивших мужиков. Половой с готовностью проводил их в отдельную комнату, признав в Иване солидного человека, способного заплатить без особых раздумий сколько потребуется. Так оно и было. Деньги у Ивана в ту пору водились, и немалые. Филатьевское добро дало такой прибыток, что иному человеку могло и на полжизни хватить.

Аксинья пила вино осторожно, чуть морща носик, облизывая язычком край рюмки. Зато он выпил несколько полных рюмок подряд и вдруг, неожиданно для себя, быстро захмелел. Обычно вино не брало его, и он оставался почти всегда трезвым, не терял головы. А тут… Только близостью Аксиньи он мог объяснить быстро вступивший в голову хмель. Он стал хвастать перед ней, какие богатства проходят через его руки, стучал кулаком по столу, рассказывал о дружках, что выполнят любое приказание своего атамана. А она слушала не перебивая, восторженно тараща глаза, открывала от испуга рот, когда он изображал, как уходил от погонь, прыгал с моста в реку, дрался с дворниками, сторожами. Не заметил, как и нож из–за голенища выхватил, крутил им в воздухе. Потом вдруг опомнился, замолчал, стыдливо убрал нож обратно. И тут вспомнил о шкатулке, которую он утаил от товарищей и держал до поры, не зная как поступить с ней.

— Посиди здесь… Я быстро, — выскочил из кабака, кликнул стоящего поблизости извозчика и помчался к своему дому. Там в несколько прыжков заскочил на чердак, вынул из–за печной трубы шкатулку и велел гнать обратно; запыхавшись, проскочил в комнату, где сидела, поджидаючи его, Аксинья.

— Тебе, — только и проговорил он, ставя шкатулку промеж тарелок с остатками еды и недопитых рюмок. — Открывай…

— Да ты что, Вань, — не поверила или сделала вид, что не поверила, Аксинья. — Зачем мне это…

— Глянь только, глянь, — не вытерпел Иван и сам раскрыл шкатулку. Когда Аксинья увидела золотые кольца с зелеными изумрудами и иные с рубиновыми камнями, то ротик ее непроизвольно открылся, она потянулась к шкатулке.

— Ванюшка, — не проговорила, а пропела, — какой ты добрый, — ласково погладила его по волосам, провела пальчиком по бровям, щекам, подбородку. Ивана от ее прикосновения словно кипятком ошпарило, и он, отклонившись, предложил:

— Давай–ка, Ксюшенька, выпьем лучше… Кто у тебя муж? Расскажи мне…

— Ой, забыла сказать тебе, — рассмеялась она, — он у меня лейб–гвардии конного полку рейтер. Петр Нелидов.

— Любит он тебя? — голос Ивана осекся, и он чуть кашлянул, налил себе еще, одним глотком выпил.

— Еще как любит. Слов нет, как любит. А поехали к нам, представлю тебя ему. Согласен?

— Да кто я тебе… Бабушки Меланьи внучатый племянник…

— А, ничего, найду, как сказать. Очень мне хочется показать тебе, как живу я теперь замужней женой, — у Ивана не было сил сопротивляться ее уговорам, и он нехотя согласился, купил еще с собой штоф вина, и они вышли на улицу.

Комнатка, которую снимали Аксинья с мужем, была довольно уютна, хоть и имелось в ней только обеденный стол, лавки да широкая кровать.

Зато везде заботливой рукой были развешены цветастые занавесочки, обшитые по низу кружевами и кистями по углам. Скатерка на столе имела в центре вышивку в виде распущенной розы с зелеными разлапистыми листьями, а под розой сидели на жердочке два голубка, соприкасающиеся клювиками. Еще более торжественно выглядела кровать со множеством подушечек, каждую из которых покрывала накидочка из плетеной тесьмы, а саму кровать укрывало голубое атласное одеяло, с наброшенным поверх кружевным покрывалом с узорчатыми пышными бутонами цветов.

— Нравится? — кокетливо спросила Аксинья, видя, как Иван разглядывает с вниманием убранство комнаты. — Сама все вязала. Каково?

— Здорово… — только и нашелся Иван. Ему вдруг стало до боли жалко себя, мыкавшегося по разным углам, где не то что покрывала на кровать никогда не было, а и само одеяло зачастую отсутствовало, и он спал, накрывшись хозяйским тулупом.

— Эх, Ваня, твои бы деньги да мое умение, — вздохнула Аксинья, ставя на полку шкатулку, — зажили бы мы, как кумы королю и сваты шаховы. Да что говорить… не судьба, видать…

— Не судьба, — глухо согласился Иван. — Давай посуду какую, выпить хочу.