Змеевы дочки - Татьяна Корсакова

Вот и все… Она откинулась на спинку стула, закрыла глаза. Теперь, когда счет ее жизни шел на минуты, наверное, нужно было подумать о главном, вспомнить все самое хорошее, что с ней происходило, но вот что-то не думалось и не вспоминалось… Не открывая глаз, Галка снова попробовала на прочность свои узы и опять убедилась, что веревки завязаны на совесть. Но если попробовать раскачать и повалить стул, то можно дотянуться до тела Аделаиды. Вдруг при ней найдется какое-нибудь оружие…

Ей не хватило сил и времени. Иннокентий вернулся очень быстро. Вид у него был довольный, в руке он держал карту.

– Не обманула, – сказал он одобрительно. – Это хорошо. За это я постараюсь убить тебя с одного удара, а не так, как Аду. И сиротки твои останутся в живых, потому что они и есть мое алиби. Я попрощался с ними больше часа назад, и этот твой еврейчик запирал за мной дверь. Он подтвердит, что я ушел, а ты осталась разговаривать с Адой на кухне. Конечно, к тому времени ты уже находилась в отключке, и Ада вела не диалог, а монолог, но что мог разобрать бедный ребенок из темного коридора? А мне всего лишь нужно было обойти дом и войти в заботливо оставленную открытой парадную дверь. – Он замолчал, что-то обдумывая, а когда снова заговорил, лицо его сделалось бесстрастным: – Скажу честно, мне жаль тебя убивать. Я, знаешь ли, умею ценить женскую красоту и широту души. Но другого выбора у нас с тобой, к сожалению, нет.

Галка думала, что она смелая и решительная, что любые невзгоды сумеет встретить с той же невозмутимостью, что и бабушка, но оказалось, что все не так. Оказалось, что перед лицом смерти она всего лишь беспомощная, напуганная девчонка. От страха и от холода начали клацать зубы, и ей приходилось изо всех сил сжимать челюсти. И онемевшие кулаки тоже приходилось сжимать, чтобы не дрожали пальцы, когда Иннокентий вытащил ее стул на середину камеры, развернул спиной к себе так, что видеть теперь Галка могла только глухую стену да отбрасываемые на нее тени.

Не смотреть бы, снова зажмуриться, смириться, но она не станет! Вот она, тень Иннокентия, долговязая, длиннорукая, тянется, склоняется над ее собственной скрюченной тенью. И рука удлиняется еще сильнее из-за кистеня, поднимается все выше и выше… Хочется закричать, завизжать во всю мощь легких, но нельзя. Вдруг услышат дети, вдруг прибегут. Тогда им точно конец. Единственное, что остается, это часто-часто моргать, смахивая с ресниц непрошеные слезы. Взмах, еще взмах – и вот теней на стене уже не две, а три. И костлявые руки с огромными когтями, кажется, скребут стену, а в воздухе извиваются косы-змеи. Сами по себе. Та, кто отбрасывает эту тень, стоит позади Иннокентия, и она, безоружная, куда страшнее всех кистеней на свете. Одна из кос перехватывает занесенную для удара руку, оттаскивает от Галки.

– Закрой глаза, девочка. Не смотри. – Старый как мир голос звучит прямо у нее в голове, и Галка подчиняется, закрывает глаза…

* * *

Без Демьяна время тянулось медленно-медленно, и чтобы хоть как-то его подстегнуть, Лиза бралась за любую работу, помогала Илье Лаврентьевичу, помогала медсестрам. У нее хорошо получалось, тело помнило то, что забыла голова. Впрочем, голова, оказывается, забыла не все. Если не задумываться, если специально не вспоминать, то кое-что всплывает из глубин памяти само собой, взлетает легко, как наполненный гелием воздушный шарик. Илья Лаврентьевич сказал, что это хороший знак и есть надежда. Лизе очень хотелось в это верить, но еще больше ей хотелось к Демьяну. Кто бы мог подумать, что чужой человек, мужчина, которого она знала всего несколько дней, может стать таким родным и таким необходимым! Как воздух… Кто бы мог подумать, что может быть почти физически больно от того, что ты не рядом, что не знаешь достоверно, где он, что делает, все ли с ним хорошо! А домой к нему нельзя, потому что она пообещала, слово дала, что останется в больнице, пока Демьян не вернется. И теперь приходится отсчитывать мгновения, браться за любую работу…

Именно поэтому Лиза и вызвалась пойти в сарай за углем, чтобы не сидеть сложа руки, чтобы сделать хоть что-то. После яркого солнечного дня в сарае было сумрачно. Пришлось подождать, пока глаза привыкнут к темноте и взгляд отыщет в дальнем углу сваленные в кучу угольные брикеты. Впрочем, найти их Лиза могла бы и с закрытыми глазами, просто по запаху. Уголь пах по-особенному, совсем не так звонко и сладко, как поленья. Дым от него был едкий, неуютный. Он стелился низко над городом, марал серым уставший за зиму слежавшийся снег, путался в волосах и надолго оседал на коже. Этот дым Лиза не любила с детства, хоть и не помнила, каким было ее детство.

Чтобы понять, что за спиной ее кто-то есть, не требовалось оглядываться, лютый холод, припорошивший инеем все вокруг, был наипервейшим вестником той, которая не желала оставить Лизу в покое.

– Что тебе от меня нужно? – спросила Лиза, не оборачиваясь.

– Нужно. – Голос был такой же холодный и призрачный, как этот невесть откуда взявшийся иней. – Мне нужна твоя помощь.

– Моя? – Все-таки она обернулась, лицом к лицу встретилась с той, что стояла за спиной.

Старуха куталась в черное тряпье, словно бы тоже мерзла, а седые косы ее слепо шарили по земляному полу сарая.

– Не бойся, – сказала албасты и улыбнулась, обнажая острые зубы и белые бескровные десны. Лучше бы не улыбалась, лучше бы вообще исчезла без следа… – Я тоже этого хочу – исчезнуть без следа. Ты и представить себе не можешь, как давно я этого хочу, как сильно я устала.

Лиза тоже устала. Рядом с этой… с этим существом уходили силы, просачивались холодным потом через кожные поры, растворялись в воздухе вместе с дыханием. Еще чуть-чуть, и она сама растворится, исчезнет…

– Не исчезнешь, – старуха мотнула седой головой. – Ты куда сильнее, чем кажешься. Ты особенная.

– Чем я особенная?

– Всем. Я думала, что это никогда не случится, что я тебя не дождусь, а ты появилась.

– Кто вы? – Нет, неправильный вопрос. Правильный будет другой. – Кто я?

– Хочешь вспомнить? – В костлявых пальцах старухи появился гребень. – Хочешь?

– Хочу! – сказала не раздумывая, не колеблясь.

– Тогда доверься мне. Позволь мне тебя расчесать.

Желание отшатнуться было так велико, что Лиза едва устояла на месте.

– Не бойся, я не причиню тебе зла. Только не тебе. В каком-то смысле ты тоже одна из моих девочек. Я просто хочу помочь тебе вспомнить, кто ты есть на самом деле. Ну же!

И Лиза доверилась, сделала шаг навстречу старухе и своему забытому прошлому, склонила голову.

– Будет больно, – предупредила старуха, и острые костяные зубья тут же впились в кожу, раздирая ее до крови.

Лиза закричала. Вернее, хотела закричать, но у нее ничего не вышло, потому что то, что навалилось, нахлынуло на нее со всех сторон, оказалось в тысячи раз сильнее…

– …Смотри, лисенок, какая лошадка! – Мужчина с ясными, прозрачносерыми глазами улыбается ей, гладит по рыжим волосам. – Ты моя девочка. Ты моя солнечная девочка!