Фармацевт - Родриго Кортес

Вскоре Ричард сдался. Он понял: это оборотная сторона созданной им медали, это реверс, который, возможно, ничуть не менее важен, чем аверс. Как нельзя представить себе палочку с одним концом, так невозможно создать лекарство для душ, которое оставляло бы излеченного человека в живых!

«Но почему так? – мучительно думал он. – Я глубоко уверен, что в этой особенности панацеи проглядывает высшая воля. Молоко богини Кали вспоминается… Слова байраги Баралти… И безмятежная улыбка счастливого Будды, отрёкшегося от жизни ради нирваны. Что там говорил профессор Фрейд относительно Эроса и Танатоса? Что подсознательная тяга к смерти имеется у всех людей?»

Так в чём же смысл такой тяги? А ведь есть она, тут профессор не ошибся!

Ричард спрашивал себя: имеет ли он право отказаться от своей миссии, если её выполнение будет связано с необходимостью нести не только счастье и очищение, но и смерть, неразрывно связанную с этим счастьем? Разве тогда его жизнь, всё, что он уже совершил, не потеряет оправдание? Он думал о том, что земное существование человека по большей части представляет собой цепь страданий и лишений, бесконечную погоню за миражами, стремление достичь ложных целей, болото грязи, а порой и крови, в котором тонут несчастные люди. Тонут сами и топят своих ближних. Недаром же не кого-нибудь, а дьявола именуют Князем мира сего.

Тот факт, что жизнь человеческая устроена плохо, может быть, имеет глубокий внутренний смысл, говорил себе Стэнфорд. Легче с ней расставаться будет, когда пора придёт! Так что плохого в том, если он, избранник высших сил, приблизит эту пору, давая взамен возможность прожить другую, счастливую жизнь? Позволяя реализоваться всему самому лучшему и светлому в человеке, наделяя его неискажённой судьбой?

Эта жизнь, эта судьба будут лишь иллюзорными? Да ничего подобного! Его панацея погрузит человека в реальность, которая станет ярче, действенней, актуальнее тупой обыденной действительности, которую люди лишь по недоразумению принимают за подлинный мир. На самом деле этот мир – ловушка Сатаны, а созданный им, Ричардом, препарат открывает путь к освобождению, ломает ловушку, дарует человеку истинную судьбу!

Когда человек испытает высочайшее блаженство, когда его душа – благодаря его, Ричарда, вмешательству, уж он-то знает теперь, как это сделать! – очищена от грязи, а ум от дурных помыслов, стоит ли такому счастливцу и дальше влачить земное существование, вновь нырять в мутное месиво обыденности? Не лучше ли ему вознестись к Создателю, чтобы не погрязнуть в грехах и не запачкаться сызнова? Не лучше ли из рая земного, который создал для него своим искусством Ричард, сразу перенестись в рай небесный?

…Лишь сейчас, в продуваемом ледяным ноябрьским ветром Стэнфорд-холле, Ричард ответил на этот вопрос твёрдым и категорическим «да!». Он принял окончательное решение.

«Да! – сказал себе Дик. – Именно это угодно Всевышнему!»

А он, Ричард Стэнфорд, его, Всевышнего, помощник и полномочный представитель на земле.

Грозное свойство панацеи никак не является недостатком или недоработкой, напротив – это величайшее достоинство препарата, в котором проявилась подсказка высших сил! Этическая задача решена: он, Ричард Стэнфорд, имеет право наделять людей счастьем. Всех, без разбора. Всех, до кого сможет дотянуться. Это его миссия, его работа и одновременно его проклятие. Да, проклятие! Потому что, если бы не миссия, не обязанность нести другим людям счастье и освобождение из сатанинской западни так называемой «действительности», он немедленно принял бы панацею сам!

Стэнфорд ничуть не лгал себе: он, действительно, более всего хотел уйти в добрый и счастливый мир, где – Ричард был уверен в этом! – его ожидала радостная встреча с отцом и матерью, людьми, которых он так любил. Где трагедия их страшной смерти оказалась бы пустой и нелепой выдумкой, дурацким мороком… Где на коленях у него вновь замурлыкала бы рыжая Искорка… Останавливало Стэнфорда лишь чувство долга.

…Случилось так, что применять своё средство Ричард Стэнфорд, внутренне уже склоняясь к «окончательному решению», начал раньше ноября.

Обдумав разговор с Овертоном, привычно разложив его на составляющие и проанализировав их, Дик пришёл к выводу: мистер Овертон не отступится от своих намерений, а идти у него на поводу, послушно подчиниться его воле стало бы величайшей глупостью, утратой независимости, грозящей крахом всем планам и начинаниям Стэнфорда.

Нет, такого не будет!

Кроме того, Соломон Овертон задел незаживающую рану в сердце Дика, задел сознательно, угрожая! Прощать такое?! Это нужно совсем самоуважение потерять. Нельзя безнаказанно затрагивать некоторые опасные струнки в душах таких людей, как Ричард Стэнфорд.

Овертон, хотел он того или нет, сделался врагом, а оставлять в живых врагов подобного сорта никакое не милосердие, а прямой идиотизм – слишком велики возможности у финансиста, и вред он способен принести немалый. Сейчас, когда работа над панацеей завершена, Ричарду ни в коем случае не нужны публичные скандалы и зловещий шепоток за спиной. Он не позволит, чтобы с подачи негодяя Овертона, который, видите ли, пожелал воспользоваться им как инструментом, на Ричарда стали бы смотреть с неприязнью и опаской. А становиться чьим-либо, кроме как Всевышнего, инструментом Стэнфорд категорически не желал!

Тем более он не позволит, чтобы, по выражению прохвоста Овертона, была «сдёрнута завеса» с трагических событий, произошедших в Стэнфорд-холле четыре с половиной года тому назад.

Вывод? Он прост: мистер Соломон Овертон зажился на этом свете. Пора ему познакомиться с лучшим миром, да и самому сделаться лучше.

«Надо же, какая ирония судьбы! – размышлял Стэнфорд. – Панацея должна стать подарком и наградой достойным, а первым получит её мой враг и человек, без сомнения, дурной. Да, я мог бы уничтожить его тысячей других способов. Но я проявлю милосердие… Тем более что мало чья душа так нуждается в очищении, как душа этого циничного шантажиста и алчного прагматика, совершенно чуждого высоким помыслам…»

Техническое решение оказалось несложным. Ричард крупно написал на листе обычной почтовой бумаги: «Не согласен. Стэнфорд». Затем в полной темноте капнул на листок несколько капель раствора препарата в ацетоне и запечатал в конверт из плотной бумаги. Тонкость заключалась в том, что Дик «пришил» к своей панацее особое вещество, полученное из сока олеандра. На свету этот компонент активировался и за минуту разлагал основной препарат на совершенно безобидные составные части. Это было сделано, чтобы никто, кроме адресата письма, не мог контактировать с панацеей. Овертон вскроет конверт, достанет листок, и нескольких секунд будет достаточно, чтобы через кожу пальцев нужная доза препарата попала в его организм. А затем оставшаяся на листке бумаги панацея с добавкой, оказавшись на свету, распадётся, потеряет активность. Станет бессильной и неопасной.

Надписав на конверте «Мистеру Соломону Овертону. Лично. В собственные руки», Стэнфорд отправил своё послание срочной внутригородской почтой на адрес главной конторы Овертона в Сити.