Политическая цензура в СССР. 1917-1991 гг. - Татьяна Горяева

Руководство литературными группировками прежде всего затронуло правовые вопросы их организации. До 1922 г. эта проблема не была урегулирована: общества и союзы возникали и юридически оформляли свое существование в различных местностях по-разному. 1922 г. стал рубежным в культурной жизни страны. После организации Главлита было принято постановление ВЦИК и СНК от 3 августа 1922 г. «О порядке утверждения и регистрации обществ и союзов, не преследующих цели извлечения прибыли, и порядке надзора над ними»{533}. С этого момента работу по утверждению и регистрации обществ и союзов, а также надзору за их деятельностью осуществлял НКВД. Прежде всего, это касалось организаций всероссийского масштаба или объединений, по масштабу своей деятельности выходящих за пределы одной административно-территориальной единицы, края или губернии. Кроме того, НКВД регистрировал объединения всесоюзного масштаба и наблюдал за ними, их уставы утверждал СНК СССР. По сведениям на 13 января 1929 г., за весь период с 3 августа 1922 г. до конца 1928 г. через НКВД прошло 386 заявлений об утверждении обществ, из них было утверждено 107 обществ всероссийского значения{534}.

Порядок утверждения обществ был следующим. НКВД предварительно согласовывал вопрос о целесообразности утверждения того или иного объединения с заинтересованными ведомствами; все без исключения организационные вопросы обсуждались с ОГПУ и как правило все вопросы — с Агитпропом ЦК ВКП(б). Помимо заключений ведомств, обращалось внимание на состав учредителей, главным образом на то, имеются ли в числе учредителей члены ВКП(б). По директиве ЦК ВКП(б) 1924 г. существовал порядок испрошения учредителям — членам ВКП(б) согласия партийных органов на право участия в этом процессе, но впоследствии эта процедура перестала существовать, поскольку ее сочли излишним и формальным моментом. Кроме того, было замечено, что учредители использовали авторитет «видных партийных товарищей в момент утверждения обществ» путем «вербовки их в члены учредителей» или получения «лестных отзывов с просьбой утвердить устав или ускорить утверждение». При этом партийные патроны сразу же забывали о существовании этих обществ и членстве в них. Например, Луначарский фигурировал в 9-ти обществах, Семашко — в 6-ти, а Каменев — в 4-х.

Фактическим руководством деятельностью обществ занимался НКП и его подразделения. Знаменательным является первый крупный факт, подтверждающий слияние государственной организации с общественной формой литературной жизни. В 1921 г. группа писателей Пролеткульта выделилась из него и вошла в ЛИТО НКП как структурное подразделение, в качестве подотдела пролетарской литературы, стала получать госзарплату. Впоследствии в рамках ЛИТО было учреждено издательство «Кузница», а в 1922 г. под таким же названием — Всероссийское общество пролетарских писателей.

Однако было бы неверно оценивать отношения между властью и интеллигенцией односторонне по принципу «жертвы и злодеи». Очень многие инициативы шли «снизу», от интеллигенции, которая стремилась найти компромисс с властью, чему имеются многочисленные подтверждения именно в документах о деятельности литературных группировок[68]. Безусловно, мы не можем оценивать ситуацию, опираясь только на обращения, резолюции, протоколы литературных организаций и письма отдельных литераторов, которые по стилистике больше напоминают политические доносы, стенограммы обвинительных процессов, кухонные склоки. При изучении этих документов возникает вопрос: что было делать цензуре в условиях добровольного и массового стремления участников забега оттолкнуть соперников и первым прорваться к кормушке? Объективности ради необходимо подчеркнуть, что все усилия литературных организаций были направлены на достижение чисто материальных целей: литераторы, входящие в группировки пролетарского направления, находились на регулярном финансировании государства (на зарплате) через органы управления культурой (Наркомпрос РСФСР). Поэтому желание «вписаться» в официально признанные объединения было обусловлено не столько победой одного литературного направления над другим, сколько чисто прагматическими стремлениями выжить в сложной идеологической и экономической обстановке{535}. Первопричиной этого морального разложения был страх, разъедающий души даже самой лучшей части общества. Конечно, страх 1920-х гг. отличался от страха начала 1930-х гг. и страха 1937-го года.

В середине 1930-х гг. конформизм и беспринципность стали уже привычными для творческой интеллигенции. Газеты тех лет пестрели гневными статьями и «публицистическими произведениями» Д. Бедного, А. Суркова, М. Кольцова и других. Интеллигенция хорошо себе усвоила, что без благосклонности высшего политического руководства и членства в соответствующем творческом союзе она будет обречена на молчание и безызвестность и даже исчезновение и уничтожение. В наши дни опубликованы стенограммы и протоколы обсуждений с обличительными речами писателей против своих товарищей по цеху, сказано много горьких слов в адрес советской образовательной среды, но полного и до конца осмысленного понимания причин нравственного падения поколения «детей революции» не приходит. Слишком велики соблазны наложить современные представления на психологию людей переходного периода.

Итак, основными проблемами, которые решались в результате узаконения литературной деятельности через зарегистрированные объединения, были: государственное финансирование, издательская деятельность (включая реализацию книжной продукции), взаимодействие с партийными и цензурными органами по идеологическим вопросам, в том числе и организация положительной критики (например, даже «Артифекс» не смог избежать соблазна организовать переговоры с Д. Бедным о его рецензии на сборник «Вторники на Кузнецком» 26 декабря 1922 г.{536}). Наиболее вожделенным для писателей являлось обеспечивающее достойное существование государственное финансирование творческой деятельности, которого добивались всеми возможными и невозможными способами. Об этом правдиво пишет в своем дневнике 5 марта 1928 г. А.Я. Закушняк, автор и исполнитель «Вечеров рассказа»: «Наркомфин выпустил новое положение о налоге подоходном. Ты знаешь, как мне приходится трудиться, чтобы жить и, главное, иметь возможность приготовить новый репертуар, а тут выходит так, что все равно — сколько ни работай, еще хуже выходит. Мое дело не шаблонное, и потому ни под какой закон не подведешь. И потому так трудно. Это меня нервит, не дает покоя. Юрьев устраивает мне свидание с Луначарским — пусть хоть Наркомпрос сделает меня, что ли, государственным, чтобы легче дышалось»{537}.