Политическая цензура в СССР. 1917-1991 гг. - Татьяна Горяева

Эта колоссальная задача требовала тонких методов разрешения, выяснения потребностей, постоянного учета наличности и распределения силы не по количеству штыков и шашек, а по квалификации, стажу, по качественному отбору; отсюда болезненно острое стремление революционного общества к организационности как единственного способа овладения хозяйственной аппаратурой»{540}.

Такой нетрадиционный подход к роли литературы в социалистическом строительстве вызывал первоначально одобрение, особенно в среде молодых партийцев. Тем не менее конструктивисты были подвергнуты критике со стороны лидера ВЛКСМ А. Косырева, который требовал, чтобы они меньше занимались идеологией, а больше хозяйственными вопросами. Поводом для этого послужили сборник «Бизнес» и статья К. Зелинского «Конструктивизм и социализм»{541}.

По-разному складывались судьбы обществ: одни, не успевали развернуть свою работу или не получали права на существование, другие подвергались неоднократному шантажу и, после выполнения условий, получали долгожданную регистрацию. Примером может служить история с отказами в регистрации устава общества «Литература и быт» в связи с мнениями ЦК, ОГПУ по поводу антисоветски настроенных учредителей общества{542} или история нерегистрации НКВД устава «Общества Чехова и его эпохи» также в связи с наличием антисоветских настроений его членов — С.А. Детинова и Ю.В. Соболева{543}. Все эти события относились к 1928 г. Но так или иначе, рано или поздно, конец у всех обществ был один. Но в 1925 г., а затем в 1928 г. мало кто об этом догадывался в пылу бурных политических боев за место около партии.

Интересна в этом смысле история так называемого слияния московского и ленинградского обществ драматургов и писателей Модпик и Драмсоюза (ленинградского общества драматургов). Неповиновение и самостоятельность последнего явились причиной этого «слияния» под лозунгами комфракции Союза Революционных Драматургов (СРД). В одном из писем новоиспеченного «революционного» союза в ЦК РКП(б) от 29 октября 1925 г. откровенно предлагается план удушения Драмсоюза, который предполагал объединение драматургов и композиторов под идеологическим руководством СРД, с целью создания мощной, единой во всероссийском и всесоюзном масштабе, организации с широкими культурно-общественными задачами, с материальной базой, заключающейся в монополии этих организаций на сбор и распределение авторского гонорара под контролем и руководством соответствующего правительственного органа в тесном контакте с НКП союзных республик. В качестве мер по легальной ликвидации Драмсоюза предлагалась его «дискредитация в целях лишения его общественного авторитета, вскрытия его реакционных тенденций и лишения его покровительства органов НКП». При этом рекомендовались методы материального давления, административного наказания{544} и морального воздействия — блокирования Драмсоюза даже ценой запрета Всероссийской конференции авторов малых форм, где предполагались выступления мятежных ленинградцев{545}. Примечательно, что весь конфликт, конечной целью которого было создание управляемой структуры, инспирировался и развивался ГПУ/ОПТУ.

К этому времени начались не только традиционные цензурные ограничения, но и прямые репрессии, направленные против писателей, которые не вписывались ни в одну из групп, созданных естественным и искусственным образом. При этом вопросы любых отклонений рассматривались на самом высоком уровне. Так, проект решения СТ ЦК о «Молодой гвардии»{546}, сохранившийся в рукописном варианте, позволяет убедиться в том, какое значение придавалось вопросам цензуры высшим политическим руководством: документ был подписан И. Сталиным, В. Молотовым и Л. Кагановичем{547}. Редакции «Молодой гвардии» был объявлен строгий выговор за помещение в № 5 «Молодой гвардии» «полурассказа» Артема Веселого «Босая правда», представляющего «однобокое, тенденциозное и в основном карикатурное изображение советской действительности, объективно выгодное лишь нашим классовым врагам». Также было принято решение пересмотреть состав «Молодой гвардии» «в направлении, гарантирующем партию и комсомол от таких нежелательных случаев»{548}.

Тремя годами раньше литературный мир потрясла история с публикацией повести Б. Пильняка «Повесть непогашенной луны», также пропущенной предварительной цензурой и опубликованной в «Новом мире». По этому поводу Политбюро ЦК ВКП(б) вынесло решение{549} об изъятии пятой книги «Нового мира» в связи с тем, что это произведение Пильняка «является злостным, контрреволюционным выпадом против ЦК и партии». Было решено также «поставить на вид» членам редакционной коллегии «Нового мира» Луначарскому и Скворцову-Степанову, а Полонскому, как члену редколлегии, ответственному за художественный отдел, «объявить строжайший выговор». Воронскому[69] письмом в редакцию «Нового мира» предлагалось «отказаться от посвящения Пильняка (последний посвятил свою повесть Воронскому. — Т. Г.), с соответствующей мотивировкой, которая должна быть согласована с Секретариатом ЦК». Покаяться предлагалось и всей редакции и, что совершенно естественно, самому Б. Пильняку, который был не только исключен из списка сотрудников журналов «Красная новь», «Новый мир» и «Звезда» (Ленинград), но и лишен всех договоров с Госиздатом. Досталось и Вороненому, ему был объявлен строгий выговор именно за то, что некоторые детали из истории болезни М. Фрунзе, использованные в повести, стали известны Б. Пильняку именно из его рассказа{550}.

Б. Пильняк о себе сказал так: «Мне выпала горькая слава быть человеком, который идет на рожон. И еще горькая слава мне выпала — долг мой — быть русским писателем и быть честным с собой и Россией»{551}. Немного, наверное, произведений в мировой и отечественной литературе, появление которых вызвало бы такую бурную негативную реакцию со стороны властей, немного произведений, которые, будучи официально запрещенными, вернулись к читателю через несколько десятилетий. «Повесть непогашенной луны» Пильняка поразила современников своей горькой прозорливостью. Трагическая судьба повести предопределила и трагическую судьбу писателя. Повесть увидела свет в майской книге «Нового мира» за 1926 г., и сразу же началась ожесточенная травля автора. Значительная часть тиража журнала была конфискована и к подписчикам не поступила. Срочно был выпущен другой вариант майского номера тиражом 15 тыс., в котором повесть Б. Пильняка отсутствовала. Резко отрицательно отозвался об этой повести, написанной, по его мнению, уродливым языком, М. Горький. «Удивительно нелепо поставлены в нем хирурги, да и все в нем отзывается сплетней»{552}, — писал он А.К. Воронскому. В №6 журнала за июнь 1926 г. было опубликовано гневное письмо А.К. Воронского, в котором он публично отказался принять посвящение ему Б. Пильняком повести; мотивируя свое решение так: «…подобное посвящение для меня, как коммуниста, в высокой степени оскорбительно и могло бы набросить тень на мое партийное имя…» И далее в письме был сделан убийственный для автора вывод: «Подобное изображение глубоко печального и трагического события является не только грубейшим искажением его, крайне оскорбительным для самой памяти тов. Фрунзе, но и злосчастной клеветой на нашу партию ВКП(б)»{553}. В этом же номере журнала его редакция, состоящая из А.В. Луначарского, В.П. Полонского и И.И. Скворцова-Степанова, поспешила признать факт публикации повести на страницах своего журнала «явной и грубой ошибкой»{554}.