Американка - Моника Фагерхольм

Завернутую в пластиковый плащ. Этот ужасный плащ.

А теперь на карте Бенку было нечто другое. Перед тем как застрелиться, Дорис побывала там и проверила. Она мертва. Мертва.

Была ли это Лорелей Линдберг?

Где она была?

Все это оказалось потом в прощальном письме.

«…Про Хайнца-Гурта это была игра. Такое имечко. Счастливый пилот. Я его тоже нашла. В одном из ее блокнотов. Почти слово в слово. Нашла, когда стала внимательно читать и другие рассказы. Они передо мной сейчас. Отец и дочь замуровали мать в стену. Страшное преступление объединило их на много лет.

Я не знаю, что происходит. Но я не могу больше жить с этим. Да вдобавок еще много чего. Красный плащ, в котором нашли американку. ОН есть на фотографии в тумбочке Аландца. Девочки с мамой. И на маме этот плащ».

Это и еще многое другое написала Дорис в своем последнем письме. Но это было письмо не Сандре.

Сандре она не написала.

Но она приходила к дому на болоте, в последний раз.

Дом был пуст, так он выглядел, она вошла, открыв дверь запасным ключом, как делала всегда прежде. Нужно было лишь знать, где он лежал. И Дорис знала. Это было проще простого.

Она пришла к дому на болоте. Вошла внутрь, украдкой. У нее были с собой ботинки. Она оставила их на краю бассейна.

И вдруг услышала голос за спиной.

— В этом доме вечно кажется, будто бродит кто-то чужой.

И она пошла с Никто Херман по скалам на Втором мысу, в последний раз.

— Как поступить тому, кто носит страшную тайну? — спросила она Никто Херман, они стояли у моря, на веранде лодочного сарая, и смеялись.

— Броситься с ней в море. И утонуть. Страшную тайну трудно носить.

— Я серьезно, — нетерпеливо перебила Дорис.

— Извини. — Никто Херман стала вдруг серьезной, она заметила, что Дорис в беде. — Но я не могу давать абстрактных советов. Я могу лишь повторить за другими: Несчастны те, кто должны так ужасно страдать.

Чувство общности с Никто Херман. Они поднялись на один из самых длинных молов на Втором мысу, продуваемом осенним ветром.

— Наверное, всем кажется, что есть лишь море и горизонт, — сказала Никто Херман. — Что никакого берега с другой стороны и нет. Что на той стороне ничего не происходит. Но там есть: места, местечки и другие страны. В ясную погоду их можно разглядеть даже отсюда.

— Ну так иди по воде, — сказала Дорис грубо.

— О, фрекен, похоже, окрысилась, — рассмеялась Никто Херман.

Но Дорис не засмеялась.

Она повернулась и пошла назад.

— Извини меня, Дорис, — окликнула ее Никто Херман. — Все это так безнадежно, порой. — И ее мысли остановились на Аландце, он в гневе уехал из дома на болоте после ссоры, которая у них стряслась несколько часов назад. — Вот что я тебе скажу, Дорис Флинкенберг: никогда не становись взрослой. Оставайся такой, как ТЕПЕРЬ, навсегда. Когда вырастешь… придется строить отношения и сцены из семейной жизни, и все такое прочее.

— Хм, — сказала Дорис Флинкенберг. Она растаяла от этих слов, она так любила Никто Херман, ведь та говорила то, что не сказал бы ни один другой взрослый.

И никакой вины Никто Херман ни в чем нет. Дорис подумала, что, может быть, может быть, она сейчас решится и расскажет Никто Херман, как обстоят дела, и спросит, что той известно.

Но она этого не сделала. Они распрощались. Все было чужое. Она уже тогда приняла решение.

Никогда не становись взрослой, Дорис Флинкенберг.

Дорогая, дорогая, что происходит? Мы должны быть вместе!

— Куда ты идешь, Дорис Флинкенберг?

— Прочь, — ответила Дорис Флинкенберг. — Я иду прочь.

Осень добралась до ноября месяца, когда Дорис Флинкенберг взяла пистолет Риты и ушла ранним субботним вечером в темноту. Пошла к озеру Буле и застрелилась.

— Черт тебя побери, Сандра Вэрн! — кричала Дорис Флинкенберг, стоя в бассейне, где не было воды, когда Сандра однажды убрала лестницу, так что Дорис не могла выбраться. Это было летом, в игре.

А когда она вернулась, она принесла пистолет.

Сандра посреди лета стояла и целилась в нее из пистолета.

— Что, струхнула?

— Вовсе нет.

Еще один человек распрощался навек с Поселком и вообще со всем этим, Рита. Вечером после похорон Дорис. Она уехала при скандальных обстоятельствах — хотя сам скандал произошел позже. Сперва Рита оставила вмятину на автомобиле Сольвейг, красном «мини-купере», который ей раздобыл Ярпе. Рита врезалась на нем в дерево на Бэкстрёмовом поле к северу от центра Поселка. Не исключено, что нарочно. Весьма вероятно даже, но еще долго всем было не до обсуждения этих возможных намерений, по крайней мере, Сольвейг было не до того. После этого Рита, перепачканная грязью и злая, дошла до проселочной дороги и стала ловить попутку до города у моря. Андерс Бэкстрём и Сабрита-Лилл Линдхольм из соседнего Поселка (на самом деле Сабрита-Лилл была неместной, а Андерс был сынком Бэкстрёмов, последних оставшихся в Поселке крестьян, которые по привычке все еще работали на земле), они как раз проезжали на новеньком «БМВ» папаши Бэкстрёма и подвезли Риту до города у моря. Это их рассказом приходилось довольствоваться тому, кто, как Сольвейг, хотел узнать, куда исчезла ее сестра. Сразу после смерти Дорис, когда в доме кузин царил хаос, а мама кузин чуть не помешалась от горя и отчаянья, только Сольвейг волновало, куда укатила Рита. «Неужели до нее никому нет дела?» — спросила Сольвейг Торпе Торпесона (брата своего дружка Ярпе), с которым гуляла Рита, но Торпе лишь головой покачал да плечами пожал: для него это было только облегчение. Рита была чокнутая, так что уж лучше пусть будет где-то далеко-далеко.

— Насрать, — сказал Торпе о Рите и витиевато ругнулся по-местному, глядя на ее сестрицу Сольвейг, которая была на нее как две капли похожа, только немного потолще, и черты лица помягче, что, собственно, было и к лучшему; так что со временем природа возьмет свое и «парочкой» станут уже Торпе и Сольвейг, а Ярпе придется искать себе новую «телку», и он такую отыщет, да не одну. Но тот «мини-купер», о нем Ярпе будет искренне горевать.

Жаль будет и Сольвейг. Слишком много вопросов придется ей решать совершенно самостоятельно. Все разбилось вдребезги. Мама кузин после выписки из психлечебницы так и не сможет вернуться в дом кузин.

Все это свалилось на Сольвейг. А у нее был ребенок в животе. Долгое время об этом знала только она одна. Тайна. И ее единственная надежда.

Но в тот вечер, когда Рита уехала. Она, конечно, была пьяна, но не до бесчувствия, когда села в автомобиль папы Андерса, рассказала Сабрита-Лилл Сольвейг по телефону. Грязная, словно не меньше пары сотен метров прошлепала по полю, на ней была не только грязь с обочины. Видно, изрядно побродила по полям. Но тогда было не до расспросов, она была не в том настроении, чтобы отвечать на вопросы. Вот, значит, как все было, сказала Сабрита-Лилл по телефону. И настроена Рита была решительно. Направлялась в город у моря. В этом у Сабриты-Лилл и Андерса Бэкстрёма не было никаких сомнений.