Несбывшаяся весна - Елена Арсеньева

Самое удивительное, что Петр совсем не обладал какой-то тамсногсшибательной внешностью. Ольга вспоминала рассказы тети Любы о признанномэнском красавце и разбивателе дамских сердец Игоре Вознесенском – том самом,которого всю жизнь любила Олина мама, когда была Сашей Русановой и потом, когдастала Аксаковой. Так вот тот и в самом деле был красавец – глаз не оторвать.При одном взгляде даже на его портрет начинало неровно биться сердце. Тетя Любане поленилась – сходила в сарай и там, за поленницей, нашла еще в 18-м годуспрятанные Александром Русановым старые альбомы с фотографиями, а такжекое-какие книги – сомнительного Достоевского, например, или вовсе ужконтрреволюционных Гумилева и Владимира Соловьева… Книги тетя Люба там иоставила, сочтя, что их в доме и так предостаточно, дышать нечем, а кое-какиефотографии из сарая принесла. Многие из них Ольга видела впервые. Нафотографиях были запечатлены Сашенька Русанова в обнимку с хорошенькой, словнокуколка, девушкой со смоляными длинными косами. Это была та самая ТамарочкаСалтыкова, ее подруга, которую убили в Гражданскую. Фотографии Вари Савельевой,к сожалению, не нашлось, а то было бы очень интересно посмотреть, какова онабыла в юные годы и почему надменный Дмитрий Аксаков (на фотографии у отца вправом глазу был монокль, придававший ему, по мнению Ольги, какой-то невыносимонемецко-фашистский вид… Поразмыслив, тетя Люба снова спрятала эту опаснуюкарточку за дровами – до лучших времен!) предпочел ей Сашеньку Русанову. Наснимках была также остриженная в кружок толстушка Марина Аверьянова (в самомделе несколько похожая на мопса, она ведь даже прозвище носила – Толстый Мопс),сгинувшая без следа где-то на Дальнем Востоке, и ее отец, миллионер, банкирИгнатий Тихонович, изможденный и очень грустный. Была фотография изумительнойкрасавицы с точеным лицом – той самой Эвелины Николаевны, о которой упоминалдед и которая носила теперь диковинную фамилию Ле Буа и жила – подумать только!– в Париже. Был портрет ее первого мужа – Константина Анатольевича Русанова.Оказывается, в молодости дед был такой авантажный и очень даже лихой, смаленькими усиками, холеной бородкой и игривым взглядом. Была там КлараЧеркизова в роли Наташи в пьесе Горького «На дне» – ужасно одетая, согласнороли, но все же прелестная: тонюсенькая, вся точеная и ни капельки не похожаяна ту добродушную толстуху, какой стала мадам Кравченко под конец жизни. Рядомс ней на снимке стоял Васька Пепел – чуб из-под козырька картуза, косоворотка,огненные глаза, опасно улыбающиеся губы… Ваську-то Пепла и играл невыносимыйкрасавец Игорь Вознесенский. Тут уж Оля на него насмотрелась и поняла, каковабыла она – мамина любовь. Неотвязная, неодолимая, непреходящая – вечная! Ольгадумала, что она от мамы этого свойства – умения любить – не унаследовала.Думала, что влюблена в Кольку Монахина – но нет, все прошло, и следа неосталось. А теперь в сердце пусто… Пусто? Ну, во всяком случае, для ПетраСлавина там места точно нет.

А для кого есть? Ну… можно сказать, что ни для кого!

Так вот о фотографиях. Еще тетя Люба принесла из сарая дваснимка юного Шурки Русанова – Шурка-гимназист, Шурка – репортер «Энскоголистка» в зените своей славы. Тут он был запечатлен рядом с каким-то невысоким,несколько угрюмым и довольно невзрачным молодым человеком в простой тужурке, арядом стоял высокий черноволосый и черноглазый господин в вицмундире иформенной фуражке.

– Это тоже Игорь Вознесенский? – спросила Ольганерешительно: человек был и похож, и не похож на актера. – В какой же он роли?

– Нет, это не Вознесенский. Это два самых больших гада насвете – Охтин да Смольников, – с ненавистью ответила тетя Люба. – Псы сыскные!Долго они твоему дяде Шуре голову морочили, и если мы с ним в жизни из-зачего-то ссорились, то лишь из-за них. Я их ненавидела даже мертвых, а Шурик заних вечно заступался.

Она взяла ножницы и по контуру вырезала фигуру ШуркиРусанова из ненавистного окружения. Правда, на его правом плече, словно эполет,осталась лежать рука Смольникова, чуть высунувшаяся из белого (крахмального,почему-то решила Ольга) манжета, а левую руку Шурки пришлось отрезать, потомучто она лежала на плече Охтина. Забрав в свой альбомчик силуэт мужа, тетя Любабросила изуродованную карточку в мусорное ведро, но стоило ей отвернуться, какОльга достала карточку, тщательно обтерла (на счастье, ведро было почти пустое,потому что теперь мало что выбрасывали: картошку варили в мундире, а если дажечистили, то очистки тоже шли в ход, например, из них можно было, натерев какможно мельче, откинуть крахмалу, пусть грязно-серого, но все же вполне годного,чтобы кисель сварить или Олины больничные халаты подкрахмалить, а такжекружевные воротнички ее платьев… даже луковичную шелуху не выбрасывали, из неететя Люба делала отвар для укрепления десен и полоскания волос… оченьпригождался он также для того, чтобы подкрашивать застиранные, давно утратившиебелизну оконные кружевные занавески и придавать им приятный желтоватый оттенок)и забрала к себе в комнату. Спрятала под чуточку отклеившейся обложкой старыхсказок Пушкина – как бы отдала под охрану князю Гвидону, золотой рыбке и семибогатырям, – поставила сказки на этажерке среди книг, однако иногда вынимала итайком смотрела на изрезанный снимок. Она, конечно, очень любила тетю Любу, ноне верила, что эти двое – «гады». Тут она больше верила покойному дяде Шуре исвоему сердцу. Сердцу же при взгляде на «сыскных псов» становилось враз ихорошо, и тревожно. Странное то было ощущение… Постепенно Ольга к этим двум лицамтак привыкла, что они стали казаться ей давно знакомыми. Порой даже мерещилось,будто она их видела раньше! Не на фотографии! До того досмотрелась, чтоСмольников начал казаться ей похожим на кого-то из знакомых. Как ни странно,Ольга постепенно уверилась, что он похож на Полякова, хотя Смольников былпредставительный, уверенный в себе, насмешливый и красивый, а Поляков – злой,худой, настороженный, опасный…

Впрочем, если честно, если совсем-совсем честно, худой иопасный Поляков вполне мог считаться красивым. Во всяком случае, он с егочерными глазами (вот глазами-то они со Смольниковым и были больше всегопохожи!) казался Ольге раз в двадцать красивей Петра Славина. А между темименно из-за Петра девушки сходили с ума и готовы были друг дружке горлоперегрызть.

Хотя – откуда Ольге про то знать? – может быть, из-заПолякова тоже кто-нибудь с ума сходил… А что? Очень даже запросто!

Впрочем, бог с ним, с Поляковым, век бы его не видать. НоПетр…