Ближний круг российских императоров - Елена Владимировна Первушина

усталость от дурных дорог и осень без ущерба здоровью».

Но намекала, что с нетерпением ждет их возвращения: «Но если сердце Ваше и мысли обращены в эту сторону, как Вы мне говорите, дражайший сын, и как я в этом не сомневаюсь, то нет разве возможности сократить это путешествие и возвратиться возможно скоро откуда, притом, Вам будет угодно. И какое Вы время года выбрали для путешествия (была ранняя осень. — Е. П.). Об этом я никогда не думаю без ужаса. Прощайте!»

В Италии с молодыми графом и графиней Северными (Павлу тогда 27 лет, его жене — 22) произошел забавный случай, который потом обсуждался во всех гостиных Европы. По легенде, отправляясь в Неаполь, они оказались в одной каюте с лордом Гамильтоном.

Небезызвестный блюститель нравственности и образец британской чопорности, который в свое время купил свою будущую вторую супругу девицу Эмму Лайнон у своего сына, а потом делил ее с лордом Нельсоном, заметив, что Павел держит за руку Марию Федоровну и целует ее в щечку, счел его поведение неприличным и сделал молодому человеку замечание. На что Павел без всякого смущения ответил, что если почтенный лорд считает, что любить свою жену — дурно, то тут они полностью расходятся во мнениях.

Замечание это, на самом деле, является ответом человека будущего XIX в. — человеку XVIII в., человека эпохи Романтизма — человеку эпохи Просвещения, когда приличным считалось быть сдержанным и скрывать свои чувства, даже такие естественные, как любовь к законной супруге. Независимо от того, несколько правдива эта история, Павел, несомненно, романтик и оставался им до последних своих дней.

Кроме всего прочего, это была действительно образовательная поездка, содержание которой не исчерпывалось дипломатическими приемами и праздниками. В Польше великий князь посетил соляные копи, позже Екатерина просила Марию Федоровну прислать ей из Вены план дворца и садов в Шенбрунне. Павел, первым делом прибыв в Триест, отправился на шлюпке осматривать тамошний порт, путешественники побывали на карнавале в Венеции (возможно, именно с этой целью отправились в путь осенью), удостоились аудиенции Папы в Ватикане, знакомились с ирригационными работами по осушению Понтийских болот в Лацио, близь Рима, а об их осмотре Неаполя и окрестностей Екатерина писала: «Мне кажется, что вижу, как Вы бегаете с утра до ночи и возвращается домой усталые и измученные, как говорят, без рук и без ног. Не думаю, чтоб при возвращении, мы нашли Вас пополневшими от утомляющего образа жизни, который Вы ведете».

А что граф и графиня Северные делали в Париже? Они останавливаются в русском посольстве и 22 мая 1782 г. отправляются в Версаль на королевский прием. После Версаля посещают Парламент и Академию, затем осматривают церкви и памятники Парижа, затем приходит черед больниц, тюрем и приютов для престарелых. Затем пригороды — Люксембург, Со, Марли, Багатель, Севр, где высокородные путешественники осматривают не только дворцы и достопримечательности, но и фабрики, заводы, мануфактуры. А еще во время путешествия Мария Федоровна повидала своих родных, а Павел совершил невероятно смелый и даже немного эксцентричный поступок — завел себе нового друга, которого для него не выбирала всемогущая и всевидящая мать.

10 июня 1782 г. Павла и Марию Федоровну принимает в своем имении Шантильи принц Конде. Позже Павел будет часто вспоминать и старинный замок, и обелиск Коннетабль, посвященный одному из славных предков принца, и изящный Павильон Венеры на острове Любви, украшенные вазами балюстрады над спокойными водами озера, зеленый лабиринт. Все эти украшения и затеи он не без успеха попробует воспроизвести в Гатчине. В 1785 г. принц Конде посылает в Гатчину картину своего придворного живописца Лепана «Охота в Шантильи», напоминающую Павлу о днях, когда тот гостил в резиденции принца. Павел отвечает искренним и любезным письмом:

«Monseieur,

Все, что идет от Вашего Высочества, имеет в моих глазах особую цену, что является естественным последствием чувств, которые я к вам питаю и которые вы мне внушили. Поэтому я с большим удовольствием и большой благодарностью получил письмо, которое князь Барятинский мне передал вместе с картиною Шантильи. Она живо возобновляет в моей памяти вашу приязнь и все удовольствие пребывания нашего у вас, воспоминание о котором никогда не сможет изгладиться в моем сердце. Вашему Высочеству угодно будет принять здесь вновь уверения в моих чувствах и в моей искренней привязанности к вам и поверить, что я навсегда, Monseieur, Вашего Высочества нижайший и покорнейший слуга

Павел».

* * *

Людовик-Жозеф де Бурбон, восьмой принц Конде, сын Людовика IV Анри де Бурбон-Конде и принцессы Каролины Гессен-Рейнфельс-Ротенбургской, на 18 лет старше Павла. Потомок «эталонного» французского воина эпохи Ренессанса, коннетабля[40] Анн де Монморанси. Он успел поучаствовать в Семилетней войне, в 26-летнем возрасте разбил при Фридберге наследного принца Карла-Вильгельма-Фердинанда Брауншвейгского. За несогласие с одобренной королем реформой парламента в 1771 г. Конде изгнан на короткое время, но позже прощен и возвратился ко Двору, часто принимал в Шантильи французских королей, а позже — великокняжескую чету из России.

Людовик-Жозеф де Бурбон

Это время непростое для высоких гостей: пока они познавали Европу и набирались впечатлений, которые позже отразятся в постройках Елагина дворца, Павловска и Гатчины. Один из лучших друзей снова подвел великого князя. Молодой флигель-адъютант Павел Бибиков, сын Александра Ильича Бибикова, писал из Петербурга к князю Александру Борисовичу и сетовал на скверное положение дел в России и на распущенность Двора. Но Бибиков еще и говорил о своей неизменной преданности цесаревичу, о готовности доказать эту преданность на деле. Отвечая ему, князь Куракин заметил, что образ мыслей Бибикова достоин сочувствия всех честных людей. Письма перлюстрировали (и будут перлюстрировать еще очень долго). История эта дошла до ушей Екатерины и сильно разгневала ее. 25 апреля 1782 г. Екатерина пишет великому князю и княгине, которые все еще находятся в Италии: «На сих днях приказала я арестовать флигель-адъютанта моего Павла Бибикова, по причине предерзостных его поступков, кои суть пример необузданности, развращающей все обязательства; из слога письма его, писанного к кн. Куракину, можете усмотреть сие пространно. Он сам уже признался вралем неблагодарным и совершенным невеждою военных регул и дисциплины, которая, однако, есть душа службы. Я уверена, что Вы, увидя вышереченное письмо, наполненное столь черными выражениями, будете иметь к таковой корреспонденции должное презрение». Характерно, что этот абзац написан по-русски, тогда как остальное письмо — по-французски. Возможно, императрица хотела, прежде всего, донести новость до Павла, который владел русским языком несравненно лучше, чем его супруга.

В начале