Таня Гроттер и колодец Посейдона - Дмитрий Емец

– Так что? Сарданапал, выходит, смылся вкусты, едва дело запахло жареным, и крошку Древнирчика прикололи шашлычнымшампуром? А что у нас с Тарарахом? Грустная история про маленького мамонтенка,который умирал от насморка, а питекантроп тормознул и не сделал ему уколпенициллина? – с издевкой спросил Демьян Горьянов.

В следующий миг он покатился по полу,схлопотав сразу три Искриса фронтиса от Тани, Ягуна и Ваньки.

– Вы что, с ума посходили, психи? Я жепошутил! – крикнул он, кривясь.

– Ты пошутил, а мы посмеялись. И вообщедержись со своими шуточками подальше от Тарараха. Усек? – спросил Ванька.

Горьянов что-то процедил сквозь зубы, оченьневнятно.

– У Тарараха другая тайна, – важно исурово сказала Пипа. – Он предал своего Пегаса.

– Тарарах предал Пегаса? Как это? –с недоверием воскликнул Ванька.

– Ну не то чтобы предал… Я не такобъяснила, – нашаривая слова, уточнила Пипа. – В общем, как я поняла,к Тарараху привязался Пегас. Настоящий. Белокрылый. Кажется, Тарарах спас емужизнь. Пегас мог, если бы Тарарах захотел, сделать из него писателя или поэта.Но проблема в том, что Тарарах даже народным сказителем не собиралсястановиться. Он даже читать не умел и учиться не хотел. Вместо этого он сталиспользовать Пегаса как верхового коня. Додумался! Вместе с Пегасом он бродилпо свету, путешествовал, летал и вообще неплохо, как я поняла, проводил время.Это продолжалось года три. Однажды Тарарах привязал Пегаса на опушке леса.Машинально накинул уздечку на сук и куда-то отлучился. На час или на два – небольше. А когда вернулся, Пегаса уже не было в живых. Его разорвала и сожраланежить. А все из-за проклятой уздечки. Не будь она накинута так неудачно, Пегасмог бы улететь и спастись… И ведь никакой необходимости привязывать коня уТарараха не было! Тот и так таскался за ним как собачка. В общем, Тарарах себеэтого не может простить. Раз за разом он видит в кошмаре, как набрасываетуздечку на сук, а Пегас спокойно стоит у дерева и смотрит на него выпуклымтемным глазом…

Ванька резко отвернулся от Пипы, чтобы невидеть на Черных Шторах выпуклый темный глаз и умную лошадиную морду.

– Я не знал этого. Тарарах мне ничего нерассказывал, – сипло произнес он.

– И мне. Хотя я думаю, что и сама бы нерассказала. Тарарах, милый Тарарах! Я знаю, он не может себе простить и никогдане простит такое… – кивнула Таня.

– Остались только Зубодериха, Соловей иЯгге. Что там у них на душе? А, Пипенция? – спросила Гробыня.

Пипа с сомнением оглянулась на Ягуна, точноспрашивая его, говорить ей при всех или нет. Ягун кивнул.

– Ягге ощущает себя виноватой переддочерью, матерью Ягуна. Она уделяла ей мало внимания, и та совершила в жизникучу ошибок. Ягге кажется, что она помогала всем и находила время для всех,кроме дочери, и это ее терзает. А воспоминание, которое не оставляет Ягге,такое… Она, Ягге, уходит куда-то поздно вечером. А ее маленькая дочь – ну летпять ей, наверное, – просыпается и, плача, стоит на пороге комнаты вдлинной ночной рубашке. «Мам, мне страшно, не улетай на Лысую Гору! Посиди сомной! Я боюсь темноты!» Но Ягге спешит. «Мне некогда, дочь! Спи!» – отвечаетона и садится в ступу. Ей все это кажется глупыми капризами. А там, в пустомдоме, в темноте, плачет ее дочь…

– Мамочка моя бабуся!.. –пробормотал Ягун, не глядя на Шторы, где отражалось все, о чем рассказывалаПипа.

– С Великой Зуби же вышла такаяистория, – продолжала Пипа. – У Зуби… хотя почему у Зуби? Тогда еезвали Юлей, и она была обычной девчонкой. В общем, у Зуби был родной брат. Напару лет ее младше. И этот брат боялся высоты. Очень боялся, до тошноты. А Зубиего постоянно дразнила. Не только по этому поводу, но и по этому тоже. Можносказать, что она донимала брата с утра и до вечера. А недалеко от их дома былистарые заброшенные шахты. Вход в одну шахту осыпался, провалился, и в землебыла трещина. Неровная такая дыра. Метра полтора, не больше. Но вниз онауходила на огромную глубину. И вот Зуби разбежалась, перепрыгнула и с тойстороны стала дразнить брата. Она кричала ему, что он трус и всякие другиеобидные вещи. И парень, которого она совсем довела, прыгнул. И хотя прыгать-тобыло совсем ничего – он сорвался… Он даже не закричал. Зуби на четверенькахстояла на краю трещины и смотрела вниз… долго смотрела… Она и сейчас смотриттуда в своих кошмарах.

– Все? – спросила Верка Попугаева.

– Все, – ответила Пипа. –Больше мне ничего не известно. Разве что у Великой Зуби именно тогда проявилисьспособности темного мага. С ней и с ее родителями стали происходить странныевещи. Дом по ночам сотрясался, его окутывало голубоватое сияние. В пустойкомнате хохотали страшные голоса. В общем, девчонка стала сильным темным магом.Через год ее забрали в Тибидохс, и она стала уже, собственно, Великой Зуби. Асвое прежнее имя постаралась забыть. Она и сейчас его ненавидит. Но то, что мыупорно стараемся забыть днем, тем упорнее приходит к нам ночью.

– А чего не может простить себеСоловей? – спросил Баб-Ягун.

Пипа посмотрела на Шторы, ожидая подсказки.

– Давным-давно, когда Соловей разбойничалв мордовских лесах, на дороге появился обоз. Сообразив, что он с ярмарки, астало быть, и с деньгами, Соловей встал у него на пути и стал собирать дань. Итут кто-то вдруг пустил лошадь вскачь и попытался уйти. Соловей рассвирепел исвистнул в полную силу. Это был настоящий боевой свист. Воз опрокинулся.Соловей подбежал и… В общем, он увидел мальчишку лет десяти. Это он погналлошадь… И мальчишка не выдержал свиста… Соловей потом себе этого никогда непростил. Он очень хотел погибнуть и, когда пришел Илья Муромец, не сражался сним в полную силу и дал себя подстрелить.

– Ну вот, теперь нам известно все. Многоенам, возможно, не стоило бы знать. Хотя только тот, кто знает, можетпонять, – задумчиво произнес Ванька.

Шурасик кивнул.

– Дело сложное. В ряде случаев мы несможем принести искупительную жертву. Без interpretatio abrogans [12], причем жертвенного, нам явно необойтись. Ну где, скажите на милость, мы возьмем лохмотья нищенки-принцессы,меч Персея или уздечку Пегаса? Нереально. Да и для Сарданапала явно ничего неподберем.

Ягун посмотрел на Пипу, продолжавшую играть сшерстяными кистями Штор. Пипенция смахивала на пифию. Даже в глазах у нее былонечто, чего никак не обнаруживалось прежде. Налицо было сильное влияниеартефакта.

– Есть выход… – сказал Ягун, пристальноглядя на Пипу. – Я знаю, что мы бросим в колодец! Эта жертва усмиритдревнюю магию. Отличная жертва!