Смерть и прочие хэппи-энды - Мелани Кантор

Элизабет таращится на меня, потеряв дар речи. Мой мочевой пузырь готов уже лопнуть, но говорить ей все это так приятно.

– Я желаю тебе самого лучшего, Элизабет, однако тебе придется взглянуть фактам в лицо. Я не жажду своего бывшего, как ты его жаждала, когда он еще был моим мужем. Но мой мочевой пузырь долго не продержится, а мне не хотелось бы на тебя мочиться, как ты всегда мочилась на меня. Поэтому прошу меня извинить. Чао!

Я протискиваюсь мимо нее в кабинку, запираю дверь, нащупываю свои трусы и стягиваю их вниз. И чувствую невероятное облегчение. Потом сижу некоторое время, обхватив голову руками и прислушиваясь к движениям снаружи. «Уходи, Элизабет, – прошу я про себя. – Уходи же!»

Но за дверью тишина, и я знаю, что она все еще там. Стоит и ждет меня. Отчаянно хочет оставить последнее слово за собой.

– Просто уходи, Элизабет, – говорю я вслух. – Я все тебе сказала. Смирись с этим.

Я не собираюсь отступать, пусть даже сидеть на унитазе не слишком-то элегантно… И тут наконец раздается щелчок закрываемой двери. Она ушла. Я успокаиваюсь, выхожу из кабинки, мою руки и гляжу на себя в зеркало. И торжествующе улыбаюсь.

Я сделала это! То, что хотела сделать годами. Я сказала Элизабет в лицо больше, чем написала в письме, которое она даже не прочитала, и получила удовольствие от ее реакции. Что может быть лучше? Я подмигиваю сама себе. Хорошо сработано!

Я возвращаюсь к столику, и все смотрят на меня так, будто я отсутствовала несколько часов.

– Где тебя носило? – осведомляется Изабель. – Тебя не было целую вечность. Я уж собиралась пойти поискать тебя. Мы начали волноваться.

– Я столкнулась с Элизабет, – сообщаю я.

Оливия прижимает руки к лицу:

– О Господи! Кажется, мы видели, как она уходила. Эта женщина громко кричала, требуя свое пальто. Ушла в большой спешке, какая-то бедная дама ее еще догоняла.

– Похоже на Элизабет, – замечаю я. – Ну и славно. Кажется, я вызвала у нее досаду.

– Что случилось? – спрашивает Оливия.

Я дую на сжатый кулак, словно после хорошего удара.

– Ну, вы бы все мной гордились. Я была храброй и смелой и сказала именно то, что думаю о ней.

– Вот ты жжешь! – восхищается Пэтти.

– Она была так груба, что вполне это заслужила. Я заставила ее умолкнуть.

Дамы мне аплодируют:

– Браво!

– Энди наверняка будет в шоке, когда узнает, что я еще жива. И плюс беременна. – Я усмехаюсь: – Знаете, у нее даже хватило наглости спросить, уж не он ли отец.

– Господи Боже! – произносит Оливия. – Эта женщина ни о чем не знала, верно?

– Ну, теперь она знает! – гордо говорю я.

Сейчас раннее утро, и мне холодно даже под несколькими одеялами. Сегодня воскресенье после моего дня рождения, и я все еще чувствую себя по-праздничному. Вчера был такой отличный ужин! Радостный.

И теперь можно подольше понежиться в постели, потому что у меня есть хорошее тому оправдание. Я смотрю на свой живот под одеялом. Мгновения спокойного созерцания. Но тут звонит телефон, разрушая все очарование утра. Я нащупываю его на краю кровати и возвращаю руку назад под теплое одеяло, расслабленно гляжу на светящийся экран.

Это Эмили. Это ЭМИЛИ!

Я немедленно вскакиваю в кровати, стараясь принять приличную позу и расчесать пальцами волосы, будто она может застать меня похожей на беременную неряху.

– Эмили! – говорю я, вне себя от волнения. – О Боже, Эм! Я так рада тебя слышать.

– Извини, Дженнифер, это Майкл. Боюсь, у меня плохие новости.

Я чувствую, что снова замерзаю.

– Сегодня мы отключим ее от аппаратов. Мы подумали, ты хотела бы узнать.

Меня захлестывают эмоции, но Майкл так стоически держится, что я тоже пытаюсь удержать себя в руках.

– Мне так жаль. Пожалуйста, передай Мэрион, что я сочувствую. Я соболезную вам обоим. Как она справляется?

– Не очень. Все это невыносимо. Ты думаешь, что готов. У тебя были месяцы, чтобы отгоревать и приготовиться к худшему. Но вот оно случается, и это просто мучительно. Однако она храбрая женщина.

– Мне очень-очень жаль, Майкл.

– Мы сообщим тебе о дальнейших мероприятиях. Сожалею, что стал плохим вестником.

Гудок жестко отдается в моем ухе. Майкл отключился. Телефон выскальзывает из моей руки.

– Ох, Эмили, – шепчу я. – Бедная ты заблудшая душа.

Я сворачиваюсь калачиком на боку, и теплые слезы бегут по моему лицу.

– О Господи! – говорю я громко. – Эмили вот-вот умрет.

Я дрожу, волоски на руках встают дыбом. Почему она сделала это с собой? Почему? Почему? Почему? Неужели ее жизнь действительно была такой ужасной?

Я мягко кладу руки на свой живот.

– Малыш, – говорю я, – я хочу, чтобы ты знал, как тебя любят. Даже сейчас. Даже когда я понятия не имею, кто ты, или какого ты пола, или кем ты будешь… Ты любим. Никогда не забывай об этом. И если ты когда-нибудь услышишь, что был ошибкой, а кто-то наверняка так скажет, потому что люди могут быть недобрыми, я хочу, чтобы ты знал: все мы делаем ошибки, и ты стал лучшей из всех, что я когда-либо совершала. Ты будешь любим всю твою жизнь. Я собираюсь доказать это. Всю жизнь ты будешь точно знать, что твоя мама на самом деле любит тебя.

К моим глазам подступают слезы и постепенно овладевают мной. Я переворачиваюсь и плачу в подушку, чувствуя шевеления моего малыша.

– Бедная Мэрион. Бедная, бедная Мэрион. Мать не должна хоронить своего ребенка. О, Эмили! О чем только ты думала? Самоубийство ведь не входило в твой план «Смертополии».

Я шарю по матрасу, снова нахожу свой телефон и набираю номер Изабель.

– Возьми, – приговариваю я, пока идут гудки, – возьми же трубку, Изабель!

Но мой звонок перенаправляется на голосовую почту.

– Перезвони мне, пожалуйста, – оставляю я сообщение и набираю Оливию.

Та отвечает незамедлительно.

– О, Лив, – всхлипываю я.

– Что случилось? – Она немного ждет, давая мне время успокоиться, и продолжает: – Пожалуйста, скажи мне, Дженнифер, что стряслось?

Я выдавливаю из себя:

– Это Эмили…

– Что с ней?

Я тянусь за салфеткой и сморкаюсь.

– Извини, Лив. Они сегодня отключат ее от систем жизнеобеспечения. Она умрет.

– О, Дженнифер. Мне так жаль. Правда, очень жаль… Я сейчас приду к тебе. Буду как можно скорее.

В ожидании Оливии я меряю комнату шагами. Кажется, проходит целая вечность, прежде чем раздается звонок. Я сразу же открываю дверь, и мы обнимаемся со слезами.