Свое время - Яна Дубинянская

Над высокой дверью, точно такой же, как и множество остальных, встреченных на нашем пути — ряд непонятных символов, я ни за что не догадалась бы по ним, но Игар же программер, он всю жизнь имеет дело с пиктограммами и кодами. Да, наверное, пришли. Становится чуточку жаль, я поблуждала бы еще, поискала, порасспрашивала бы прохожих.

Входим внутрь. Дом-беседа впускает нас прохладным движением воздуха, похожим на чье-то легкое, очень-очень быстрое прикосновение.

Они оборачиваются нам навстречу, некоторые, не все. Они сидят в кружок на полу, близко-близко, кто-то обнимая друг друга за плечи, кто-то держась за руки, и эта зримая общность — самое прекрасное, что я успела здесь увидеть. Смотрю на Игара: он понимает? Не знаю. Смотрит увлеченно, с азартным интересом. Слушает.

Они говорят. Говорят все сразу, и в первый миг мне кажется, что невозможно разобрать ничьих отдельных слов — только общий поток, неровный, вибрирующий, словно магическая музыка. Вслушиваюсь, не могу, и понимаю почему: я — отдельна от них, посторонняя, пытаюсь приникнуть извне, в то время как надо… Синхронно с моим пониманием Игар тянет меня за руку вниз, и мы садимся. К ним, в круг.

Чья-то рука на плече. Теплая, живая, близкая, не Игарова. Его пальцы — чуть напряженные, нервные, побарабанивающие по моей коже не в такт — с другой стороны. Их почему-то хочется стряхнуть, как насекомых, вроде черных мушек, что завелись однажды на моих цветах… Передергиваю плечом, и он правда убирает руку: что ты, не надо! Поворачиваю голову и вижу: Игар вообще не смотрит на меня.

— Не знаю, — говорит он не мне. — Меня как-то не вставляет, если честно.

— Ты просто не видел, как оно бывает! — горячо отвечает ему веснушчатый парень, сидящий рядом. — У одной моей бывшей торчало во всех четырех…

— Как вы относитесь к философии Крамера?

Вздрагиваю, разворачиваюсь. На меня пытливо смотрит юноша в круглых очках, с чистым, почти девичьим лицом; хотя кто знает, может быть, и девушка…

— Если честно, я только в пупке видал, — признается за спиной голос Игара. — У нескольких телок. Слушай, но ведь если там — это же, наверное, пораниться можно?..

— Что?

Не знаю, кого я спрашиваю. И о чем. Голос Игарова собеседника уплывает, растворяется в общем ритме, а я остаюсь один на один со своим, или своей, неважно. Важно, до внутренней дрожи, другое: мы на единой коммуникативной волне, и не на сенсорной панели, а в реале, без необходимости синхронизироваться, словно в общем иллюзорном хроносе, он дает ощущение единства, но не ограничивает ничьей свободы… Мне задали вопрос, и это важно тоже. Что?..

— По-моему, философия Крамера двинула человеческую мысль сразу на несколько столетий вперед, — слышу не то ответ, не то более расширенную версию вопроса. — Он опередил свое время, понимаете? Прыгнул сразу через несколько поколений, и те из наших предков, кто пошел за ним, на самом деле…

Стараюсь слушать внимательно, сосредоточиться, вникнуть. Уже не улавливаю, о чем и с кем беседует сейчас Игар. Но он тоже здесь. Со мною — здесь и сейчас. Чувствую бед­ром его колено, этого достаточно.

— Вы не согласны со мной?

— Нет, почему… Я просто…

— Я спрашиваю вас как гостью, — требовательные нотки в голосе. — На задворках Эжена Крамера либо поносят, либо замалчивают. Хотелось бы услышать, что вы…

— Я ничего, — улыбаюсь женственному юноше, или наоборот, не знаю; возможно из-за этого незнания улыбка получается жалкой. — Замалчивали, наверное. Ничего не могу сказать.

— И вам даже неинтересно! — обвиняет она, и тут я уверяюсь, что все-таки беседую с девушкой. — Вы не хотите об этом поговорить? Ради роскоши человеческого общения?!

Какие красивые, правильные слова. Но в интонациях сквозит какое-то недоразумение, зародыш беспричинного конфликта, и надо его сгладить прямо сейчас.

— Нет, почему… Конечно, хочу! Мне очень интересно. Расскажите, пожалуйста.

Она улыбается; мельком замечаю, что у нее странные зубы, остренькие клычки сразу после пары резцов. И начинает широко, словно забрасывает крупноячеистую веерную сеть:

— Эжен Вульфович Крамер родился в минус тридцать третьем году Мира-коммуны…

Невольно перебиваю:

— У вас тут свое летоисчисление?

— Ну разумеется. Должен же он был как-то обозначить наше время. А вы считаете, не стоило этого делать? Может быть, вам кажется претенциозным брать в качестве точки отсчета собственный день рождения? Ваша пропаганда…

В чистом голосе растет обвинение, и я спешу оправдаться, хоть и сама не понимаю пока в чем:

— Нет, я даже не зна…

— А основные положения назвать можете? — экзаменующе спрашивает она. — Прежде чем осмеивать и опровергать?!

— Я не…

— Хроноатомизация человечества — путь в никуда, — чеканит девушка. — Разрыв социальных связей ведет к упадку цивилизации. Перманентное состояние одиночест­ва — к духовной деградации. В единстве наша сила. Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке!

Ее лицо светлеет, и даже на круглых стеклах очков вспыхивают блики. Она улыбается своей странной улыбкой:

— Разве не прекрасно?

Я соглашаюсь:

— Прекрасно.

И вдруг рот собеседницы искажается в гримасе возмущения и гнева:

— Кто вас учил бездумно поддакивать?! Там, на ваших драных задворках?!

Ее пальцы когтями впиваются в мое плечо; рванувшись, я высвобождаюсь, понимая, что это не больше чем на мгновение, и в панике оборачиваюсь, ища поддержки, союза, хоть какой-то зацепки в непостижимом происходящем: Игар?!

— А что я такого сказал?! — кричит он.

Кричит не мне, он вообще уже не со мной, он вскочил, выставив перед собой стиснутые, какие-то судорожные, жалкие кулаки; а веснушчатый парень, оказавшийся выше него на полторы головы, нависает над ним:

— Повтори! Повтори, что ты сказал!..

— Что меня не вставляет от пирсинга и прочих подобных шняг, — запальчиво, но все-таки мямлит Игар. — Ну не знаю… Кого-то, может быть, и вставляет, я что, против? Я кому-то запрещаю?

— Да кто ты такой, чтобы мне запрещать?!

— Дай вам волю, вы бы распяли Эжена Крамера! — кричит девушка в очках, и голос у нее делается хриплым, как лай. — Потому что он увел за собой всех настоящих людей! В прекрасный новый Мир-коммуну! А у вас на задворках осталась всякая шваль и гниль!.. И еще хватает наглости приползать к нам и чего-то доказывать!!!

— Я не доказывала, — возражаю неслышно, сама не разбирая своих слов. — Я думала… дом-беседа…

— Ты сказал, что мне той штукой член натерло! — орет веснушчатый Игару. — Ты! Мне! Это! Сказал! А ну повтори!

— С ваших задворок!!!

Она истошно вопит, перекрикивая всех вокруг, брызги слюны достигают моего лица, я вскакиваю, отшатываюсь, ищу глазами внезапно потерянного Игара, среди тотального абсурда понимая единственно, что ничего тут уже не доказать, не объяснить, что надо бежать, бежать отсюда немедленно, взявшись за руки… Нет, уже нет — только отбиваться спина к спине, драться отчаянно, до последнего…