Свое время - Яна Дубинянская

Мир, по-видимому, остался таким, как и был раньше. Только я теперь один. И никак не попущусь, не войду в нормальный темп — а увлечь за собой кого-нибудь еще, да хотя бы девчонку с нижней полки, мне, конечно же, слабо.

Девчонка вроде бы отвлеклась от айфона и, жестом медитирующего йога медленно запрокинув голову, посмотрела вверх. Богдан ей отважно подмигнул; конечно, не было ни единого шанса, что она заметит это мимолетное мимическое движение. Но эксперимент есть эксперимент, и он пошел дальше: растянул губы в улыбке и, намертво зафиксировав ее края у скул, сказал, артикулируя как можно четче:

— Привет. Красивая у тебя игрушка. Что за модель?

— Мне мой парень подарил, — неторопливо, а главное, логично прогудела девчонка.

— Завидую, — четко выговорил Богдан.

Девчонка хихикнула; он видел сверху, как вздернулась ее коротенькая верхняя губа, показалась уздечка над крупными зубами, а звук донесся чуть позже, словно гром после молнии. Богдан наблюдал за ней с любопытством и оттенком брезгливости, будто за лабораторной лягушкой. Она придумывала ответ. Долго-долго сочиняла нужную реплику в жанре ни к чему не обязывающего флирта:

— Мне? — пауза, явно задуманная незаметной. — Или ему?

— Куда едем? — спросил Богдан. Спрыгнул, устроился напротив нее, присев на краешек полки в ногах дрыхнущего тела.

Слишком быстро. Не успела сориентироваться, поймать перекид темы и уровня разговора, повестись, ускориться хотя бы чуть-чуть. Или даже вообще не расслышала вопрос.

Он помог ей, озвучив короткое имя своего города; девчонка ошеломленно кивнула.

— Живешь там? Или учишься?

Пауза:

— Учусь.

— Где?

Уже получалось подобие осмысленной беседы, замедленный донельзя пинг-понг, допустим, где-нибудь на Луне, при низкой гравитации. Но вопрос, где она учится, снова поставил девчонку в тупик, подвесил, будто матрицу глючного айфона. Девчонка смотрела и медленно хлопала ресницами, накрашенными той тушью, которая в рекламе делает их густыми и длинными, а в жизни склеивает в толстые растрепанные палочки: нет, раньше Богдан не обратил бы внимания, но сейчас у него было слишком много времени. Шевельнулась коротенькая губа, но никаких слов не вылетело; затем снова, и, наконец, с третьей попытки девчонка сипло выговорила:

— В уни-вере. На фииизике.

Богдан успел подумать, что на самом деле у нее, наверное, очень тоненький, писклявый, почти детский голосок.

— На каком курсе?

Поразмыслила. Дошло:

— На пе-рвом.

— Фигасе.

Он был уверен, что никогда раньше ее не видел. Засунули по блату на факультет, первое занятие проспала, потом соседки в общаге рассказали, что можно пока и не ходить, потом поехала домой на выходные... ну или заболела, а может, и просто завеялась погулять напоследок с непоступившими подружками или с этим ее гипотетическим парнем, дарителем айфона. Было бы смешно спросить у такой, как там обстоят дела с модулем. Даже если б мы с ней пребывали в одном времени.

По сути, время имеет не такое уж решающее значение. Существует масса других параметров и величин, которые точно так же исключают взаимопонимание и гарантируют человеческое одиночество.

На лягушачьем личике случайной однокашницы на­ко­нец-то зависло выражение интереса и готовности продолжать флирт, а ему, Богдану, в одночасье стало смертельно скучно, накатила непобедимая, мутная тоска. Эксперимент дал слишком ожидаемые результаты, да и не было никакого эксперимента, а так, попытка отвлечься, забыть.

Хрипловатый голос Арны, ее калейдоскопное время — и собственную незавидную роль мальчика под рукой, оплаченного, как и все остальное, ее французским мужем, тьфу.

Амбициозные глупости в окошке файла на сдохшем мониторе; кстати, ноут наверняка можно воткнуть где-то здесь на подзарядку, есть же розетки в поездах — но толку? — желторотые надежды и нелепые мечты, прибитые реальностью с особым цинизмом.

И полное отсутствие смысла.

Поезд едва тащился, Богдан наверняка пешком дошел бы по шпалам в два раз быстрее — а ведь поезда Арны летали вместе с ней, хотя какое это имеет значение? Не надейся что-нибудь понять о времени, лузер и тупица. Клей вон, если хочешь, замедленных дур, единственный способ убить время. Древний конструктивный подход: убивать все, что ты не в силах понять.

Девчонка смотрела. Только-только начинала ждать, что же он скажет еще. Пройдет еще немало времени, прежде чем она почешется заволноваться, почему же он молчит.

Богдан исчез. Да, именно так это наверняка и выглядело с ее точки зрения: только что сидел тут, напротив — и внезапно пропал, выветрился, как не бывало. То ли она сморгнула, то ли на полсекунды отвела глаза к окну, то ли отвлеклась почесать прыщик на ноге, а ему хватило этого раскидистого отрезка времени, чтобы встать, не прощаясь, опереться ладонями на верхние полки, подтянуться, зависнуть, подобрать под себя ноги и вытянуться у себя на матрасе, к ноуту головой. Вот сейчас, наверное, ее глупые глазищи постепенно круглеют, а извилины начинают чуть-чуть шевелиться, соображая, куда он делся и как такое может быть. А мне пофиг. Я хочу спать.

Но спать он на самом деле не хотел и провалялся черт-те сколько, ворочаясь, как перевернутый на спину жук, пытаясь выбраться куда-нибудь в параллельное измерение из вязкой, засасывающей тоски. И медленно, будто надоедливые насекомые, роились вокруг формулы, издевательски простые и безумно красивые, и надо было поймать, записать, сделать великое открытие, да ладно, хоть какое-нибудь, на что я там в принципе способен, если, конечно… Скорость, время, расстояние. Такая стройная и непреложная взаимная зависимость между ними, которая вдруг — какое там вдруг, я понятия не имею, когда и как это произошло — взяла да и перестала быть…

Тетка-проводница выкрикивала противным голосом название его города, этот город Богдан, оказывается, всю жизнь ненавидел, а теперь еще и в ее заунывном исполнении, похожем на вой… Резко сел на полке, ударившись головой — плацкарта — похоже, приехали, а он проспал, и тетка орала что-то обидное лично ему, и до чего же противно, если с утра не успеваешь умыться и почистить зубы…

Не успеваю?.. Протормозил? Замедлился, как все?

Он шел по крытому перрону: нигде больше не видел, чтобы поезда останавливались под крышей, идиотская придумка; за спиной был тщательно уложенный рюкзак, а во рту — привкус зубной пасты и металлической поездной воды неизвестного состава, пить ее точно было нельзя и поэтому теперь хотелось пить. На столике в купе оставалась бутылка то ли девчонки, то ли мужика с другой полки, оба они проспали и лихорадочно собирали белье под вопли проводницы… А он, Богдан, конечно же, все успел. Единственное, не стал, хотя такая мысль мелькнула, глотать из чужой бутылки.

В утреннем городе было закрыто все. На вокзале тут не имелось ни кафе, ни какого-либо магазинчика, а соседние улицы, традиционно перерытые, с вывороченными баррикадами брусчатки, мирно дрыхли как минимум до девяти. Город стоял ирреальный, словно жилище привидений. Над крышами поднималось, зависая, солнце, в стоячем мареве обозначались стылые фиолетовые тени, перекрывая узкий проем улицы и полстены напротив, проявлялись стрельчатые силуэты башенок и шпилей… Как-то раз Ганькин хахаль-ботаник, то бишь архитектор, он не продержался при ней долго, рассказал, что во всем городе, наперекор имиджу, нет ни единого готического здания. Совсем другой стиль, и называется он каким-то насквозь искусственным свистящим словом, Богдан забыл.