Империя должна умереть - Михаил Зыгарь

За те полгода, что эскадра Рожественского шла из Балтики на восток, пал Порт-Артур, то есть исчез смысл ее похода – прорвать блокаду порта. Когда Николай II ставит новую задачу – «завладеть Японским морем», Рожественский решает для начала прорваться во Владивосток. В Японское море есть три входа, но адмирал выбирает Цусимский пролив. Именно там его и поджидает японский флот.

Бой в Цусимском проливе продолжается двое суток, вернее, это даже не бой, а избиение. Из 38 российских кораблей только три прорываются во Владивосток и один уходит на Мадагаскар, остальные 34 – потоплены, сдались в плен или интернированы. Потери японской стороны составляют только два маленьких миноносца.

После Цусимского разгрома дядя царя, главнокомандующий флотом великий князь Алексей подает в отставку. Его уже несколько месяцев освистывают на улице, а в его дворце регулярно бьют окна. Тем не менее на совещании у императора многие военачальники говорят, что войну надо продолжать, мол, у Японии сил остается меньше, чем у России.

Внутренняя ситуация становится все более взрывоопасной, и император назначает Дмитрия Трепова еще и заместителем главы МВД – с сохранением поста столичного генерал-губернатора.

Военное поражение, конечно, производит огромное впечатление на общество, которое привыкло считать государство неумолимой и всесильной машиной, которая способна перемолоть всё и всех. Оказалось, что военная машина Российской империи не смогла победить «макак», как называла противника официозная пропаганда еще год назад.

По словам Витте, Россия, которая, по его словам, держалась исключительно на силе армии, теперь «сошла с ума». И весьма цинично рассуждает о том, что мир не ценил ни русскую культуру, ни церковь, ни даже богатство, а только силу армии. «Он преклонялся перед нашей силой, – пишет Витте. – А когда в значительной степени преувеличенно увидели, что мы совсем не так сильны….то сразу картина изменилась, внутренние и внешние враги подняли головы».

Любопытно, что даже «реформатор» Витте употребляет словосочетание «внутренние враги» – власть в Петербурге представляется ему осажденной крепостью, чем-то вроде Мукдена, на который наступают японцы[52].

17 апреля публикуется Закон о веротерпимости, отменяющий унизительные ограничения для мусульман, буддистов, католиков и староверов. Также выход из православия перестает быть уголовным преступлением. Московское купечество ликует, наконец старообрядчество законно, они больше не люди второго сорта. Вновь открываются старообрядческие храмы, в том числе в Рогожской слободе – духовном центре московских старообрядцев. Манифест издан за несколько дней до Пасхи, у староверов двойной праздник.

Консерваторы, напротив, воспринимают закон как очередное поражение – следующее после Цусимы. «Возмутительно утвержденное сегодня положение Комитета министров об укреплении начал веротерпимости, – негодует генеральша Богданович. – Говорят, что Витте вырвал у царя это утверждение. Говорят, что теперь окраины наши совсем уйдут из-под русского влияния». В своем дневнике она рассказывает, будто бы к императрице Марии Федоровне приехала игуменья из Западной Польши, а с ней пятеро крестьян. Они жаловались, что теперь их притесняют и требуют от них перехода в католичество, спрашивали, правда ли царь решил стать католиком. Царь говорил, что все это очень странно, и обещал не дать их в обиду. А Победоносцев, наоборот, сказал, что все пропало, ничего сделать нельзя, «уезжайте обратно и плачьте».

Победоносцев вообще находится в самом пессимистическом настроении. Вопреки его уговорам, продолжается разработка законопроекта о законосовещательном органе, рассматривают три варианта его названия: Земский собор, Государева дума и Государственная дума. Император выбирает последний. В июле 1905 года совещания министров по поводу созыва народных представителей начинают проходить чуть ли не ежедневно.

Жаркие споры вызывает вопрос, можно ли допускать в Думу неграмотных. Большинство участников обсуждения говорят: конечно да, потому что самые лояльные, самые «истовые» крестьяне – это как раз неграмотные старики, они опора режима и их должно быть как можно больше. Коковцов говорит, что «истовость не принесет никакой пользы, если будущий законодатель не сможет прочитать того, что ему будет предложено рассмотреть». Но Николай II принимает сторону неграмотных. Еще один болезненный вопрос: стоит ли разрешать евреям участвовать в выборах. Решено допустить и их.

Волнения и беспорядки распространяются по всей стране. Консерваторы недоумевают, почему цензура не запрещает о них рассказывать: в суворинском «Новом времени» даже создан специальный раздел «Беспорядки».

Мария Андреева в письме к сестре тревожится, что та с детьми остается в Петербурге. Впрочем, никакой город уже не кажется безопасным. Любопытно, что «революционерка» Андреева описывает ситуацию в стране почти в тех же выражениях, что и монархистка Александра Богданович: «Какие сейчас дела творятся в Одессе – ужас! Нет-нет увидишь кого-нибудь оттуда, так просто сердце сжимается, что так бессмысленно губится столько сил, столько жизней! Я говорю, конечно, не о результатах, а о количестве жертв…»

В Одессе всеобщая забастовка продолжается около месяца, в город вводят казачьи полки. Волнения не прекращаются и в июне. В начале месяца один из кораблей Черноморского флота, выполняющих маневры у одесского побережья, отправляет на берег шлюпку, чтобы пополнить запасы продовольствия. В городе все бастуют, поэтому свежих продуктов не достать. Кок покупает несвежее мясо – с маленькими белыми червячками. Доставляет его на борт своего корабля, который называется «Князь Потемкин-Таврический», и кладет это мясо в борщ.

Социалисты неустанно ведут агитацию на кораблях Черноморского флота, подстрекая матросов к бунту. Но как раз на команду броненосца «Князь Потемкин-Таврический» они не рассчитывают: она слабая и политически не активная.

Однако матросы «Потемкина», узнав, что в суп положили червивое мясо, начинают бастовать сами. 14 июня вся команда броненосца получает положенную на обед кружку водки, ест сухари, а от борща отказывается – его с удовольствием ест лишь один молодой матрос.

Узнав о недовольстве команды и поговорив с судовым врачом, капитан предлагает тем, кто будет есть борщ, построиться справа, а тем, кто отказывается, встать слева. Говорит, что у них есть последний шанс одуматься, и вызывает корабельную службу безопасности, чтобы она переписала фамилии зачинщиков бунта. В этот момент многие матросы перебегают из левого строя в правый, но капитан приказывает задержать перебегающих и принести брезент. Это означает, что готовится расстрел тех, кто отказался есть борщ и встал не с той стороны.