Закон землеройки - Александр Косарев

Упасть мне не позволили: перед тем как в очередной раз потерять сознание, я почувствовал чьи-то подхватившие меня с двух сторон сильные руки.

…Из состояния забытья я выбрался так же внезапно, как и провалился в него. Осмотревшись, понял, что нахожусь в камере предварительного заключения, но лежу на сей раз не на голых досках, а на куцем матрасике. Какое-то время провел недвижно, вспоминая, как и почему сюда попал. Потом услышал за дверью чьи-то возбужденные голоса, сполз с нар и поковылял на звук, стараясь ничем не выдать своего присутствия. Предосторожность, впрочем, оказалась излишней: страсти по ту сторону двери кипели столь нешуточные, что услышать издаваемые в моей келье шорохи было бы нереально. Вертикальное положение давалось мне с трудом, поэтому я подтянул к двери матрасик, улегся на него и приник к щели между дверью и порогом.

Разговор на повышенных тонах происходил, к сожалению, не непосредственно в коридоре, а где-то за углом, поэтому самих говоривших я не видел и многие их фразы до моих ушей не долетали. Однако и без того было понятно, что один из собеседников что-то требует, а второй не менее решительно ему отказывает, причем оба отнюдь не скупятся на «изысканные» выражения. Перепалка продолжалась около пяти минут, и закончилась примерно таким диалогом: «Я тебя последний раз предупреждаю!» – «Да вы уже задолбали меня своими бреднями!» – «А тебе что, собственной головы не жалко?» – «Передайте ей, пусть она в ж… идет со своими предсказаниями!» – «Не выпустишь этого придурка – пожалеешь!» – «Да пошли бы вы все!..».

После непродолжительной паузы мимо моей щели продефилировали ярко-желтые ботинки, сопровождаемые стучащей об пол черной палкой. Ботинки были мне незнакомы, а вот трость… Кажется, совсем недавно я уже видел подобную. Но где?!

– Савушкин, – зло прогремел вдруг в коридоре бас Лукавца, – задержанного ко мне, быстро!

Догадавшись, что под словом «задержанный» он может подразумевать и меня, я торопливо переместился вместе с матрасиком обратно на нары. И, как оказалось, не зря. Дверь с лязгом растворилась, и дежурный скомандовал:

– Задержанный, подъем! Шевелись!

«Судя по всему, таинственный визитер с тростью пытался принудить начальника милиции к каким-то действиям, – думал я, следуя за конвойным по коридору. – Но вот к каким, интересно?…»

В знакомый кабинет я вошел тяжело, словно в арестантских колодках. Валерий Олегович стоял ко мне спиной – смотрел в окно на серый от пыли южный закат.

– Вынужден с вами расстаться, сударь, – без всякого выражения произнес он, даже не обернувшись. – Дядин маузер останется у меня: будем считать, что вы сдержали свое обещание. Позвольте сдержать и мне свое: ваш перстень лежит на моем столе. Забирайте его и… катитесь ко всем чертям!

Полковник явно чего-то не договаривал, но задумываться на эту тему мне не хотелось. Отпускают, ну и замечательно. Я приблизился к столу: перстень Бен-Газира лежал на том же самом платке, в котором у меня его когда-то изъяли. Вновь закатав украшение в тряпичный шарик, я шагнул к выходу, бросив на прощание:

– Счастливо оставаться. Расписку вашу сожгу, даю слово.

– Советую убраться из города как можно скорее, – глухо прозвучало мне вслед. – Очень надеюсь, что хотя бы несколько часов у вас в запасе еще есть…

– Спасибо за совет, не поминайте лихом! – откозырял я, тоже не оборачиваясь.

Конечно же, бравада моя была напускной. Ведь хотя в душе я и рад был благополучному избавлению от неприятностей с законом, однако отчетливо сознавал, что в здании УВД, пусть даже в камере, находился под определенной защитой. Теперь же, будучи выпровожен на улицу, оказался предоставленным самому себе и прикрыть меня было уже некому. Стоя по ту сторону шлагбаума, разом отгородившего мне вход на подведомственную подполковнику Лукавцу территорию, я судорожно перебирал в уме варианты дальнейших действий. Сначала самым разумным шагом счел незамедлительный отъезд из города. Но тут в памяти всплыли легкомысленно оставленные златовласой Анастасии деньги, и моя уверенность в правильности первого варианта резко пошатнулась. К тому же не помешало бы забрать из дома Кошельковых и причитавшуюся мне часть находок, обнаруженных вместе со Славиком у подножия монастырской стены после слива пруда.

Стоило мне вспомнить о юном напарнике, как я тут же подумал: «Черт, так ведь Славка с Таней до сих пор, наверно, ждут меня в Лисовках! Значит, еду туда».

Преисполненный решимости во что бы то ни стало добраться до пристани, я вышел на проезжую часть и… остановился как вкопанный. Шагах в десяти напротив стояла, опершись на клюку, местная знаменитость «смиренная Лукерья», воспоминания от единственной встречи с которой у меня остались самые неприятные. На улице было довольно еще светло, так что обознаться я не мог. Женщина смотрела на меня как удав на кролика, и внутренне я подобному отношению к себе взбунтовался. Однако дабы не нажить лишних неприятностей, решил промолчать и продолжить путь. Дрыгнул ногой, чтобы сделать очередной шаг, но… тотчас облился холодным потом: ступня не сдвинулась ни на миллиметр! Впечатление было такое, будто мои подошвы кто-то незаметно смазал клеем «Момент».

Лукерья меж тем криво усмехнулась и, гулко постукивая клюкой по асфальту, направилась ко мне сама. «Трость! – пронзила голову страшная мысль. – Я только что видел почти такую же, лежа под дверью камеры! Но как она могла к ней попасть, если я слышал мужской голос, да и желтые ботинки принадлежали явно мужчине?» Трость, ботинки, трость, ботинки… Кинопленка памяти стремительно понеслась вспять и остановилась ровно в тот момент, когда я шагнул в предбанник домашней бани мэра. Вешалка для халатов, зеркало в резной раме, длинный, уставленный едой стол, обтянутая красной кожей скамья… Вспомнил! Хитро изогнутая трость с металлическим набалдашником висела на вешалке справа от входа. А задники желтых ботинок торчали из встроенного под зеркалом отделения для обуви.

«Поскольку у Лукавца я подобных аксессуаров никогда прежде не видел, да и вряд ли он в таком наряде перед горожанами и подчиненными щеголяет, значит, принадлежать они могут только мэру Энска, – приступил я к выстраиванию очередной логической цепочки. – А раз его жена приходится Лукерье родной дочерью, то вычурная резная трость знаменует, наверно, просто принадлежность к одной семье».

В этот момент скособоченная колдунья приблизилась метров до двух и, выставив клюку вперед наподобие оружия, злобно прошепелявила:

– Улететь решил, голубок, да жадность не пускает? А людская скаредность – это ведь грех смертный, ежели не знаешь! И отмаливать его тебе всю жизнь придется. Так что иди за мной, начнешь служить с малого. Глядишь, и зачтется тебе… – Развернувшись, она энергично двинулась в противоположную нужной мне сторону.

Как ни странно, ноги мои тут же обрели способность двигаться и понеслись вслед за ней. Какое-то время я не отдавал себе отчета в своих действиях, но, к счастью, постепенно морок начал спадать, и я вновь обрел способность мыслить. «Зачем ты тащишься за этой фурией? – спросил я себя. – Тебе ж ее дружки голову оторвут!» Порядком запаниковав, я окинул взглядом улицу. Увидев мирно гулявшую поблизости разношерстную публику, успокоился и резко остановился, для пущей страховки ухватившись за телеграфный столб. К моей непередаваемой радости, ничего страшного не произошло: Лукерья по-прежнему удалялась и звук ее клюки постепенно затихал, а мои ноги, разум и тело подчинялись мне как прежде. Однако только я рванул было обратно, как дорогу мне преградил малолетний велосипедист.