Stabat Mater - Руслан Козлов

В церковке было светло, пахло свежей побелкой. Высокие окна казались витражами – это ветки кленов, прильнувшие к стеклам, расцвечивали дневной свет желтым и оранжевым. Изнутри церковь казалась намного больше, чем снаружи. Может быть, потому, что в ней не было никакого убранства, только лежали на двух подставках икона Иисуса Христа и крест из почерневшего металла, а стены были девственно голыми.

Худой как жердь человек в серой льняной рубахе до пят поднялся мне навстречу со скамьи. Другая скамья стояла рядом – для посетителей. Входя к старцу, я ожидала увидеть кого-то бородатого, седого, похожего на здешнего настоятеля, – вроде тех, что мне выдал интернет по запросу «старцы». Но здешнего старца – монаха Алфея – я в интернете не нашла, и теперь он удивил меня своей внешностью. Он был безбород и совершенно лыс. Больше того, сразу бросилось в глаза, что у него вообще нет никакой растительности на лице, нет даже бровей и ресниц. Зная о странности своего облика, он спокойно переждал мое удивление и сказал густым, звучным голосом:

– Здравствуйте, Мария Акимовна. Пожалуйста, присаживайтесь.

Это приглашение прозвучало очень просто и совсем не по-церковному. Мы сели на скамьи, и я подумала: очень правильно, что скамьи стоят не напротив, а под прямым углом – так можно беседовать более доверительно. Некстати вспомнилось, что таким нюансам ведения переговоров меня учили в Дипакадемии…

С минуту мы сидели молча. Отец Алфей горбился, смотрел в пол. Его большие руки с надутыми венами лежали на коленях. Я ждала любого продолжения. Например, что он укоризненно скажет: «Что ж ты, матушка, явилась ко мне такая-сякая – некрещеная, невоцерковленная и, похоже, вообще неверующая. Да еще и лгунья. А лгать в таких вещах – ой-ёй-ёй…» Я сидела и боролась с собой – наверное, надо признаться ему, что солгала про свое крещение. Может быть, по их монастырским правилам я вообще не имею права здесь находиться.

– Я слышал, ваш сын болен, – нарушил молчание отец Алфей.

Я с тревогой посмотрела на него. Слышать это он мог только от настоятеля, а тот – от митрополита, который меня сюда направил. Хотя я не делала тайны из Алешиной болезни, меньше всего хотелось, чтобы это стало новостью, и пошло гулять по интернету, и торчало бы где-нибудь между скандалами поп-идолов и рекламой утягивающих трусов… А сейчас я сидела и думала: зачем я здесь? Хочу услышать, что я не виновата в Алешиной болезни? Хочу, чтобы кто-то всемогущий вернул его мне здоровым? Чтобы диагноз оказался ошибкой или чтобы Алеша стал первым, кого смогут вылечить? Хочу чуда или хотя бы надежды на чудо? Но чем мне поможет этот безволосый старец? Да и какой он старец? Кажется, он немногим старше меня – от силы лет на десять…

– Мария Акимовна, – опять подал голос отец Алфей, – я должен просить вашего снисхождения.

– Вы? Моего? – Мне показалось, я ослышалась.

– Да-да, именно так, – кивнул он. – Не знаю, насколько смогу быть вам полезен. Понимаю, что вы приехали за помощью, приехали к старцу… Должен признаться, во мне все противится этому званию, данному лишь в силу традиции… Прозорливость – всего лишь один из талантов, которыми наделяет Господь. И у меня был такой дар…

– Был?.. – переспросила я. – И что же стало с вашим даром?

– Иссяк. – Отец Алфей поднял на меня глаза. – С тех пор как в мир пришла эта великая беда, люди идут ко мне с ней. Сейчас таких девять из десяти. Но я ничего не могу им сказать, кроме «буду молиться». Да, я действительно молюсь за них, за их детей. По три часа в день уходит только на перечисление имен. Но я не знаю, что будет с ними, и с их детьми, и со всеми детьми, и со всем миром…

– Но вы же продолжаете принимать… Принимать всех этих людей. Зачем?..

Он долго молчал. Потом грустно покачал головой:

– Понимаю – после того, что я вам сказал, легко впасть в осуждение. Мол, сидит тут некто в качестве приманки для несчастных легковерных людей, и главное – ради доходов монастыря… Знаете, в минуты искушений мне и самому так кажется… Но нет. Я сижу здесь, чтобы дать людям хоть малую толику утешения. И чтобы потом молиться за них по мере сил. Ведь я никому из них не говорил того, что сказал сейчас вам.

– Вот как? Но почему? Почему вы мне это сказали? Вам показалось, я не нуждаюсь в утешении?

– Мария Акимовна. – Он посмотрел на меня так пристально, что я невольно повернула голову, и встретилась с ним глазами, и увидела такие же глаза, какие вижу в зеркале – красные, воспаленные, темные от горя. – Понимаете, то, что раньше текло сквозь меня рекой и сподобляло помогать людям, тот иссякший дар… Он теперь сочится малыми каплями, но все же сочится. И я чувствую, что вы – человек, с которым надо говорить предельно откровенно. И то, что я должен до вас донести, очень тревожно, очень больно… В вашу жизнь вошла беда. И естественно, она заслонила для вас все – ведь страдает ваш сын, ваша плоть и кровь. Это – в вашем сердце. Но умом вы понимаете, что ваша беда – лишь часть большой беды, навалившейся на мир, грозящей раздавить его. Это как бы два уровня понимания. Но есть и третий уровень – не ум, не сердце, но дух… Не важно, сколь глубоко вы верите в реальность иного мира. Духовный уровень понимания доступен каждому, нужно лишь приоткрыться, расширить поле своего сочувствия, начать сострадать не только близким, не только всем людям, но и всему сущему, в том числе тому, что существует за пределами нашей жизни. И вот там – у тех, кто смотрит на нас оттуда, у тех, кто заботится о нас оттуда, – тоже скорбь, тоже беда. И это не просто эхо нашей беды. Зло сгущается, окутывает наш мир, делает его непроницаемым для добра. И сейчас им, добрым силам иного мира, как никогда нужна наша помощь. Да-да, наша человеческая помощь… Люди – особенно глубоко верующие – привыкли считать себя немощными по сравнению с высшими силами. Но это не так. И никогда не было так. Во многих случаях от человека зависит даже больше, чем от этих сил. И в такие тяжелые времена, как сейчас, это проявляется особенно. В человеческих руках оказываются рычаги добра и зла… Мария Акимовна, знаете… – Он начинает говорить тихо, почти шепотом, и все смотрит мне в глаза: – Я вижу… Не люблю это слово из «старческого» лексикона, но другого слова не знаю… Вижу в вас нечто особенное… Опять-таки простите за высокие слова… Вижу проблеск надежды. Какой бы слабой и зависимой от своего горя вы себе ни казались, вы сможете помочь – в чем-то важном, большом, обязательно сможете…

Странно я чувствовала себя, сидя на лавке в той пустой и какой-то стерильной церкви, под воспаленным взглядом человека, в котором угадывала необыкновенную глубину, но страшилась заглянуть в нее… Я будто слышала и не слышала его. Слишком неожиданным был этот разговор. Слишком заслоняла от меня все прочее Алешина боль… И все еще не отпускала, терзала моя недавняя торопливая, трусливая ложь. И я сказала:

– Отец Алфей, но вы хотя бы помолитесь о моем сыне. Его зовут Алешей… Алексеем… А обо мне, наверное, нельзя молиться, я ведь некрещеная…

Он ответил не сразу, долго смотрел на оранжевые шевелящиеся пятна света, которые легли на его руки. Наконец произнес – все так же тихо, совсем спрятав куда-то свой зычный голос: