Мышьяк за ваше здоровье - Елена Арсеньева

Бушуев уехал тихо, никаких отвальных пирушек в Заманихе ирайоне не закатывал. Анюта Калинина, которая дневала и ночевала у постелиПетра, когда тот лежал в больнице, страшно боялась, что мстительный Ванькаизмыслит против соперника еще какую-то гадость, но, видимо, тот понял, чтобессмысленно пытаться прошибить головой эту стенку. И без того набил столькошишек, что неведомо, когда они заживут. А потому Иван Бушуев все-таки уехал вконце концов. До Анюты и Петра слух этот дошел чуть ли не до последних. Инаверное, они только после Ванькиного отъезда вздохнули с облегчением. Но ненадолго.

Потому что уехать-то Бушуев уехал, однако кара, постигшаяего, показалась односельчанам слишком уж суровой, где-то даже несправедливой.Ну разве он виноват, что Петька Манихин такой хлипкий оказался и едва неоткинул копыта с одного удара, который нормального мужика и покачнуть непокачнет? Ванька-то был мужик хороший, справедливый, а что к Манихину присталкак банный лист, то ведь это понятно: преступника искал! Хотел как лучше!Конечно, мало кто верил, будто Манихин и есть грабитель, однако надо же ментуБушуеву было свой хлеб отрабатывать? И лучше мотать нервы одному Петьке, чемвсей деревне! Потому что теперь, после увольнения и отъезда Ивана Бушуева,новая следственная бригада натурально житья-проходу не давала всем и каждому,до того доходило, что мужики сами себя подозревать начали! Злились за это не наизбыточно ретивых милиционеров да следователей (им, опять-таки, надо отработатьсвой хлеб!), а на Петра Манихина и его невесту.

Это только укрепило их намерения тоже уехать из роднойдеревни. Только прикидывали куда: во Владимир или Нижний Новгород? Или все же вКраснодар, где ждал решения своей участи оставленный Петру в наследство домик?Петра больше тянуло в Нижний, где он когда-то служил. Теперь, когда слухпрошел, что Бушуев подался в Казахстан, тем более нет риска случайновстретиться с ним на Свердловке или улице Горького! Нет, надо ехать в Нижний.Анюта в жаркий Краснодар нипочем не хотела, в Нижний – так-сяк, ей большенравился Владимир, но вообще-то ей было все равно, куда ехать, – лишь бы сПетром не расставаться. Единственное условие, которое она ставила, было –свадьбу справить в Заманихе!

Петру хотелось уехать как можно скорее, однако Анюту непереспоришь. Положили, что он съездит на недельку в Краснодар, решит там дела спродажей дома, а сразу по возвращении сыграют свадьбу.

Отъезд его был назначен на завтра. Первым же автобусом врайцентр, потом электричкой в Москву, оттуда – на юг. Дорога впереди долгая,надо было хорошенько выспаться накануне. Но с этим Бушуевым выспишься, пожалуй!Угораздило же его присниться!

Манихин поворочался с боку на бок, полежал, стараясь недумать вообще ни о чем, тем паче о неприятном, и вскоре почувствовал, чтоспугнутый сон снова начинает к нему подкрадываться.

Это-то хорошо… Одно худо – вместе со сном началподкрадываться и Бушуев. Словно бы только и ждал, затаившись в темном углу,когда Петр задремлет, а дождавшись, вышел, встал над постелью, потянул из-запазухи револьвер…

Петр удивился во сне: как же так, почему же Бушуев не сдалтабельное оружие, когда увольнялся? Или у него был и другой револьвер?

А какая разница? Тот ли, другой… Револьвер был нацелен прямов лоб Петра, а Бушуев размеренно повторял:

– Куда ты спрятал деньги? Где они?

– Да я не знаю, не знаю! – почти в отчаянии выкрикнул Петр.– Стреляй, ничего не скажу, потому что не знаю!

– Ты что, думаешь, я затем спрашиваю, чтобы их сразу в зубыхватать – и бежать докладывать по начальству, мол, убийцу отловил и денежкинашел, горю желанием вернуть государству похищенное имущество? Врешь… Это яраньше таким дураком был, а теперь, когда меня свои же обломали, я другим стал.Другим!

– А я-то думал, ты за справедливость… – сказал Петр.

– А я за справедливость, – ухмыльнулся Бушуев. – Но развеэто справедливо, что все досталось тебе, и Анютка, и деньги, а я из-за тебя всепотерял? Ладно, бери девку себе, не рубить же ее на две части – половина мне,половина тебе. А вот деньги мы можем поделить. Ничего, сорок тысяч – это тожехорошо. Тебе сорок и мне сорок. Вот и будет тебе справедливость. Говори, гдеденьги, не то…

Петр молчал, не в силах взять в толк, что это Ванька несет.С ума спятил?! Хотя надо не забывать, что это сон, только сон, а потому ничегострашного не случится. Пусть, пусть выше поднимается ствол револьвера, пустьВанькин палец все крепче жмет на курок, все спокойней, леденяще-спокойнейзвучит его голос:

– А не скажешь, Петро, тогда прощайся с жизнью. Раз… два…Говори… Ну, тогда стреляю. Три!

– Если начнете меня выгонять, я все равно не уйду, – сказалАлександр, как только Галина открыла перед ним дверь.

– А почему я вас должна выгонять?

– Ну поздно же! Кто ходит в гости в такую пору?

– В гости – никто. А по делу – деловые люди. Вы по делу, яправильно поняла?

– А то…

– Ну так входите. К тому же я вас сама пригласила.

Александр прошел в уже знакомую комнату. Из-под столавыглянула заспанная Грета и, такое ощущение, не поверила ни своим глазам, нинюху: начала вдруг рычать на Александра и скалить зубы. Она определеннополагала, как и Винни Пух, что мудро поступает лишь тот, кто ходит в гости поутрам.

– Вы когда-нибудь видели собаку-жаворонка? – спросилаГалина. – Вот она, перед вами. А я по жизни сова. Поэтому мы с Гретой иногдаздорово не совпадаем по биоритмам. Я утром до десяти просто не могу подняться,а этой дамочке уже в семь требуется на прогулку. Грета, иди-ка ты спать!

Грета зевнула и уползла под стол. И в то же мгновениекомната наполнилась странным перезвоном. Было такое ощущение, что лопнулстеклянный стакан. И они лопались один за другим – дзинк! дзинк! дзинк! Гретавыскочила с всполошенным видом и залаяла.

– Ну, ну! – укоризненно сказала Галина. – Ты-то чегопереполошилась? Прекрасно знаешь, что это рвется глазурь.

Грета сделала вид, что да, она прекрасно это знала, толькозабыла, и снова скрылась под столом. Дзиньканье продолжалось – правда, все тишеи все реже, так что собака больше не беспокоилась и в разговор вмешиваться непыталась.

– Вот не думал, что глазурь может рваться, – сказалАлександр с удивлением. – Она же не полотно, не бумага.