Жизнь Фридриха Ницше - Сью Придо

15 марта 1886 года тридцатидевятилетняя Элизабет сошла с корабля, как будто прибыла на церковный пикник в Наумбурге. Хотя стояла жара, как в парнике, на ней было длинное черное платье, капор на высокой прическе и очки на носу. (Косоглазие у Элизабет всегда было более выраженным, чем у Ницше, но глаза у нее никогда не болели так, как у брата.) За ней шли потеющие пеоны, с трудом неся ее фортепиано по узким ребристым сходням. За женой шествовал и сам герой-завоеватель: высокий крахмальный воротничок, черный сюртук, торчащая борода, сверкающие драгоценности на груди. Весь вид Фёрстера говорил о стремлении стать вождем – как и та фотография на фронтисписе книги, которую Ницше высмеял как признак авторского тщеславия. За великолепной парой и их фортепиано тащилась усталая кучка воинов культуры – потных, худых и отечных, страдающих от многих месяцев специфических условий судовой гигиены.

Никто точно не знал, где, собственно, находится Новая Германия. Фёрстеры привезли соотечественников не на землю, а на идею, на фикцию – в никуда.

Ни Фёрстер, ни Элизабет ни разу в жизни не имели опыта сделок, когда познакомились с неким предприимчивым персонажем по имени Сирилио Солалинде, который заявил, что владеет Кампо-Кассасией – участком площадью около 600 квадратных километров примерно в 400 километрах от Асунсьона. Солалинде утверждал, что на участке есть деловой лес и много великолепной плодородной земли для сельского хозяйства. Высока и транспортная доступность – вверх по реке Парагвай. Он предложил им купить землю за 175 тысяч марок. Таких денег у них не было и близко, и Солалинде предложил другой вариант. Он продал участок правительству по дешевке – за 80 тысяч марок, а правительство уже давало Фёрстеру право на его колонизацию всего за 2000 марок. Если Фёрстеру удастся к августу 1889 года поселить там 140 семей, он получит право на землю. Если же нет – право на колонизацию отзовут. Условия договора никогда не становились достоянием общественности: Элизабет и Фёрстер всегда называли себя владельцами или правителями Новой Германии. Элизабет два года провела в Асунсьоне, пока колонисты строили для нее дом. Наконец, 5 марта 1888 года все было готово.

«Мы прибыли на нашу новую родину как короли», – писала она в длинном ликующем письме матери. Далее она описывала, как ее, словно норвежскую богиню, везли в упряжке шесть волов. По ее триумфальному маршруту у своих глинобитных домов стояли празднично одетые колонисты и издавали «крики радости». Ее прибытие вызвало приступ патриотического полурелигиозного восторга. Ей поднесли цветы и сигары. К ней привели детей для благословения. Внезапно, как из-под земли, откуда-то появились восемь великолепно одетых конюхов, ведущих любимую лошадь Фёрстера, украшенную розетками в национальных цветах – красном, белом и черном. Фёрстер проворно запрыгнул в седло. За королевской четой – Элизабет в запряженной волами повозке и Фёрстером на жеребце с патриотическим чепраком – сформировалась процессия. За ними трусили всадники, а замыкала шествие «длинная вереница людей». Несмотря на всю торжественность встречи, как честно, но с сожалением пишет Элизабет, их не приветствовали пушечным салютом, зато было произведено много «радостных выстрелов из пистолетов».

«Милый экипажик» теперь был обильно украшен пальмовыми ветвями, а посреди стоял красный трон, на который она и взошла. Все это кажется Байрёйтской постановкой какой-то оперы Вагнера в сценографии фон Жуковского.

Процессия направилась к Фёрстерреде. Это название они дали поселению, которое должно было стать столицей. Здесь главный колонист, некий господин Эрк, произнес торжественную приветственную речь, после чего все переместились на предполагаемую главную площадь будущего города, где уже была установлена триумфальная арка. Прекрасные девушки преподнесли Элизабет цветы. Последовали речи, уверяющие в благодарности и верности. Раздались крики: «Да здравствует мать колонии!» Ее обрадовало, что колонисты оказались галантными и произнесли здравицу сначала ей, а уж потом Фёрстеру. Торжественно спев припев Deutschland, Deutschland über Alles, они проследовали через вторую триумфальную арку, воздвигнутую перед Фёрстерхофом – величественным особняком, который должен был стать новым домом для нее и Фёрстера. Снова речи. Снова девушки с цветами. Элизабет признавала, что снаружи особняк выглядел довольно уродливо (что подтверждает и фотография), но без конца описывала великолепие интерьеров: высокие потолки, широкие двери, задрапированные шторами, мягкие кресла, удобные кушетки и, конечно, ее пианино. Кроме того, как она писала, ей принадлежало «пять небольших ранчо и три средних», сотни голов скота, восемь лошадей, магазин с товарами на тысячи марок. Было у них и двадцать слуг, которым они могли положить хорошее жалованье. Она не упустила случая благочестиво посетовать, что имеет слишком много земных благ.

Франциска наслаждалась: пусть Козима Вагнер – королева Байрёйта, но Элизабет – королева целой колонии! Как чудесное положение Элизабет в мире контрастировало с полной незначительностью ее брата! Как затмевали его ее владения! В Наумбурге не утихали слухи, что Фёрстер почти наверняка станет следующим президентом Парагвая.

Элизабет продолжала уговаривать Ницше вложиться в предприятие. Зачем держать скучные, безопасные, отжившие свое ценные бумаги, когда можно получить невероятный доход из ее Нового Света? Овербек не советовал. Это, наряду с мнением Овербека о Лу, было еще одной причиной, по которой Элизабет навсегда затаила злобу против него и его жены. Ницше пытался смягчить свой отказ шуткой и писал, что не может поддержать «Ламу, которая ускакала» от него «к антисемитам». Это едва ли ее позабавило. Зато ей удалось выманить деньги у верной старой служанки Франциски – Альвины. Этих денег старушка потом так и не увидела, а ведь они вряд ли были для нее лишними.

К июлю 1888 года переехало лишь сорок семей, а некоторые уже успели собрать вещи и направиться домой. Превышение кредита вышло за всякие рамки. Процентные ставки продолжали расти. Капитал Элизабет и взносы колонистов были потрачены. Не велось никакого строительства, ничего не было сделано для дорожной инфраструктуры и гигиены, не хватало элементарной чистой воды.

Элизабет знала условия сделки. Со дня переезда в Фёрстерхоф у нее оставалось восемнадцать месяцев на то, чтобы довести число колонистов до 140 семей. Она писала всем знакомым и многим незнакомым. Письма и заявления летели в различные колониальные общества в Германии, основанные для организации и поддержки подобных предприятий. Но главным ее делом стала газетная кампания в Bayreuther Blätter. Благодаря этому она открыла в себе способности популиста. Газета просветила ее, как работает пресса и как легко создать легенду посредством дезинформации. Легенда о Новой Германии оказалась отличной репетицией перед созданием впоследствии легенды о знаменитом брате.

Завлекательные, как пение сирен, статьи Элизабет рисовали безмятежное Эльдорадо, где яркие гамаки свисают с деревьев. Она признавала, что гамаки приходится покрывать москитными сетками, но утверждала, что в основном сетки нужны от обильной ночной росы, а не от немногочисленных, очень немногочисленных, кусающих насекомых. Местные жители называются «пеонами». Расистам нечего их бояться. «Пеоны» – великолепные слуги: счастливые, покорные и энергичные. Когда хозяин заходит домой, они соревнуются в том, чтобы первыми исполнить его повеления. Они любят подарки, как дети. Несколько сигар или свежевыпеченный хлеб – и они будут биться за то, чтобы удовлетворить любую прихоть господина. В Новой Германии ведут жизнь лотофагов. На завтрак колонисты пьют вкуснейший кофе и едят хлеб со сладким сиропом. Затем они надзирают за выращиванием фруктов и овощей, которые почти без человеческой помощи так и выскакивают из земли, ведь здешняя благодатная почва необыкновенно плодородна. «Сотни голов скота», о которых писала Элизабет, были тем, что осталось от довоенных стад, одичавших после смерти хозяев в войне Тройственного альянса. Вновь приручив коров, колонисты получали от них молоко, масло и сыр, но блуждающие дикие быки по-прежнему представляли значительную угрозу.