На пике века. Исповедь одержимой искусством - Пегги Гуггенхайм

Нас соблазнял еще один дом, стоявший на крутом склоне над океаном. Проблема заключалась в том, что земля в саду постепенно сползала вниз по краю обрыва. Одно дерево из-за этого уже упало, и мы не знали, сколько продержится дом в такой опасной близости от края.

Пегин непременно хотела познакомиться со звездами или по крайней мере увидеть их. Хейзел взяла ее с собой на коктейльную вечеринку, где она познакомилась с Чарли Чаплином. На ее шестнадцатый день рождения я устроила ужин в ресторане «Сирос» — заведении, где часто появлялись люди из кино. Увы, я выбрала неудачный день, и ни одной звезды там не оказалось. По дороге домой Пегин расплакалась в автомобиле. Чтобы утешить ее, я отправила ее на бал Красного Креста, устроенный Королевскими военно-воздушными силами, где она точно исполнила бы свое заветное желание и увидела сразу всех знаменитых актеров. Она пошла туда одна, одетая в длинное белое вечернее платье и маленькую белую меховую накидку, похожая на Золушку перед балом. Она идеально вписалась в общество и отлично провела вечер. Только спустя много лет она призналась, что не узнала ни одну звезду.

У Хейзел был секретарь, Альберт Буш, по совместительству поэт. Он вел поэтический час на радио. Он хотел побеседовать с Максом в эфире о Франции, о том, что там происходило, почему ему пришлось уехать и каковы его впечатления от Америки. Я взяла у Макса интервью, перевела его и научила правильно читать и произносить — Макс совершенно не знал английского. Мы с Джимми сидели в нашем новеньком «бьюике» и слушали Макса по радио. Он хорошо справился и сделал только одну смешную ошибку в произношении. Когда он дошел до слова hospitable[55], наружу вырвался его акцент, и он сделал ударение на pit. Джимми страдал явно выраженным отцовским комплексом и обожал Макса не меньше моего. Мы изо всех сил старались заставить Макса почувствовать себя важным в Америке. Джимми знал, как работать с прессой, а Макс обожал оказываться в центре внимания. Казалось, когда люди его не видят, его просто не существует. Тем не менее он всегда держался с достоинством и никогда не ставил себя в неловкое положение.

В доме Хейзел в нашем распоряжении были спальня, веранда и детская. Предполагалось, что я буду делить детскую с Пегин, но я спала либо с Максом в его комнате, либо мы вместе спали на веранде. Иногда я по три раза за ночь меняла спальное место, чтобы одурачить служанок. Над нашей кроватью висел семейный девиз на латыни: «Слишком много не бывает». Это была комната мужа Хейзел.

Макс рисовал на веранде, и я испытывала особенный восторг, когда просыпалась по утрам и видела на мольберте его последние работы. Они словно рождались на моих глазах.

Думаю, мой зять не слишком обрадовался тому, что мы все свалились ему на голову, особенно если учесть, что Макс не говорил по-английски, а он сам не говорил ни по-французски, ни по-немецки.

На одной из вечеринок Хейзел мы познакомились с Джорджем Бидлом, считавшим себя величайшим художником Америки. Он изо всех сил старался понравиться Максу и говорил о сюрреализме, который, я уверена, он всей душой ненавидел. Я не знала, кто он такой, и спросила: «А вы тоже рисуете, мистер Бидл?»

На мой день рождения мы с Максом приготовили ужин на четырнадцать человек. Он сделал чудесный суп из рыбы, которую сам поймал утром, а я — паэлью. На этой вечеринке мы познакомились с Гонсалесами, друзьями Хейзел, художниками из Нового Орлеана. Он был испанцем, а она очаровательной американкой. Альберт Буш поднял тост за мое здоровье: «Только Пегги знает, как важно быть Эрнстом!»[56] В Голливуде мы обнаружили Ман Рея (с новой молодой женой), Боба Макалмона и Каресс Кросби. Я была рада встрече со старыми друзьями из Франции. Боб попытался помочь мне подобрать колледж для Пегин, но она желала только ходить в драматические кружки и стать актрисой кино, поэтому я поспешила покинуть эту атмосферу разврата.

Одной из причин моего визита на запад было желание увидеть коллекцию модернизма Аренсберга. Полагаю, ей тогда не было равных в мире. Каждая комната в его причудливом старом викторианском доме ломилась от картин. Даже коридоры и уборные не уступали лучшим залам музеев. Помимо практически всех работ Марселя Дюшана в его владении находились множество прекрасных Бранкузи, замечательный Руссо, по несколько де Кирико, Клее, Миро, Эрнстов, Кандинских, Танги, Дали, Глезов и Делоне и большое количество Пикассо. Я позавидовала его коллекции кубизма, но в отношении более поздних вещей ему было далеко до меня. Я бы даже сказала, что начала свою коллекцию с того места, где он остановился. В последнее время он занимался в основном коллекционированием доколумбовой скульптуры. Он стал очень скучным человеком и теперь больше всего интересовался поисками доказательств того, что всего Шекспира на самом деле написал Бэкон. Несмотря на это, он не потерял страсти к Дюшану. В его доме я познакомилась с художником Джоном Ферреном и его женой Инес. Феррен много лет жил в Париже и носил рыжую бороду. Позже я купила две его картины в Нью-Йорке, а его жена издала мой каталог (а также перепечатала рукопись этой книги).

Погостив у Хейзел три недели, мы отправились на автомобиле в Гранд-Каньон, где я должна была встретиться с Эмили Коулман. Она к тому времени вышла замуж за местного ковбоя и жила на ранчо. Как раз тогда открылась выставка Макса в Сан-Франциско, где Жюльен Леви арендовал галерею, и я сказала Максу, что он может поехать туда, если хочет, а ко мне присоединиться позже, но он, судя по всему, так боялся меня потерять, что решил со мной не расставаться. Когда мы добрались до Гранд-Каньона, я оставила там Джимми с Максом, а мы с Пегин поехали в Холбрук за Эмили. Когда я поцеловала Макса на прощание, он спросил очень жалостно, как ребенок: «А когда ты вернешься?» Два дня он бродил в одиночестве, поскольку не умел разговаривать с Джимми, и нашел магазин с чудесными индейскими масками, тотемами и куклами-качина. Он хотел купить все. Он был совершенным ребенком; неожиданно разбогатев, он желал покупать все, что ему нравилось. Я старалась его сдерживать по мере своих сил, но в конце концов он всегда добивался своего.

Эмили с Максом сразу нашли общий язык. Она сказала мне, что моя неуверенность в себе рядом с Максом бросается в глаза, и меня это сильно расстроило. Я надеялась, что ничем не выдаю себя. Через несколько дней мы отвезли Эмили обратно в ее убогий дом на ранчо. Не представляю, как она жила в этой жуткой разрухе. Ее мужа я так и не увидела.

Оттуда мы поехали в Санта-Фе. Мы проехали Альбукерке и Гэллоп, где проходили красивые выставки искусства индейцев. Мы собирались посетить резервацию и посмотреть на танцы хопи; для Макса это была одна из главных причин поездки на запад. Но Джимми сказал нам, что мы пропустили поворот, только спустя много миль, и мы так разозлились, что не стали поворачивать обратно. Когда приходится в день проезжать сотни миль, увеличивать это расстояние совсем не хочется. Макс все время вел автомобиль, что выводило меня из себя. Я позволяла ему сесть за руль, а потом каждый раз скандалила. Мы провели несколько дней в Санта-Фе и в шутку подумывали остаться там жить, но несмотря на все великолепие природы, жизнь там была бы смертельно скучна.