1918-й год на Востоке России - Коллектив авторов -- История

водворившимися назад большевиками был учинен суд и расправа над всеми горожанами, так или иначе проявившими симпатию к чехам. Так, например, буфетчик одного из вокзалов в Пензе отсидел под арестом более двух месяцев за то, что дал какому-то чеху напиться чаю. Павшие во время боя красноармейцы были торжественно похоронены как жертвы контрреволюции, причем жители под угрозой обвинения в сочувствии чехам должны были присутствовать на этом торжестве.

После освобождения Самары от большевиков там начала организовываться Народная армия, мобилизуя офицеров и призывая добровольцев. Приблизительно через месяц пал Симбирск, а вскоре и Рязань. Вниз по Волге очищен был Хвалынск, а также и Вольск, в котором при приближении белых произошло офицерское восстание. В течение лета были полностью очищены местности к востоку от Самары, взята Уфа, Екатеринбург, Челябинск. Одновременно шли бои и в Западной Сибири, и в Забайкалье, и на Дальнем Востоке. В особенности стоило много трудов очищение от красных Байкальского района, где, благодаря горной местности, они долго оказывали сопротивление, сильно разрушив Кругобайкальскую железную дорогу. Все же к концу августа железная дорога была от красных очищена и Владивосток с Самарой соединился.

Как я указал выше, я жил в это время в деревне. Жилось там сравнительно спокойно, и все рассчитывали на скорое приближение чехов, к чему было полное основание, ибо красные отскакивали с невероятной легкостью и быстротой, оставляя нейтральную зону в 50 и более верст.

Как-то в июле месяце красная печать оповестила, что большевиками взята Сызрань, через два дня появилось по Сызранской железной дороге много раненых и оказалось, что чехи, заманив большевиков, вновь перешли в небольшое наступление, при котором Кузнецк, находившийся на полпути между Сызранью и Пензой, был красными очищен, хотя чехи и не думали к нему подходить. Пенза же стала экстренно эвакуироваться, для чего большевики пользовались ночами, в течение которых выход на улицу запрещался.

Бои, конечно, шли преимущественно по линиям железных дорог, фронт же обозначался лишь разведочными отрядами, как с той, так и с другой стороны.

Внутренняя политика Советов к этому времени выражалась в учреждении по деревням комитетов бедноты, в стремлении через продовольственные комитеты получить оставшийся от помещиков хлеб, в реквизициях у городского населения продовольственных запасов. В составы комитетов бедноты, однако, не попадали одни лишь бедняки, как это проектировалось декретами, крестьяне ухитрялись зачастую ставить туда середняков. Вообще же власть чувствовала себя, по крайней мере в прифронтовой полосе, весьма непрочно. Из городов и со станций эвакуированы были все запасы и подвижной состав, а комиссары в городах неоднократно были наготове к бегству, для чего всегда держались паровозы под парами.

Однако, видя, что чехи не наступают, что Донская армия, взяв Новохоперск, на Балашов не двигается, большевики постепенно начали успокаиваться и чувствовать себя увереннее, и к концу июля стали появляться симптомы более агрессивной деятельности, и в связи с этим по городам России начались требования различных регистраций, как военных, так и гражданских, между прочим, судейских чинов; была также объявлена офицерская мобилизация. Таковы были, по-видимому, задания из центра.

Все это кончилось появлением по всем уездным городам особых Чрезвычайных комиссий по борьбе с контрреволюцией, состоявших из петроградских и московских рабочих. В том уезде, где я был, во главе ее стоял местный молодой еврей, а в помощь ему даны были два петроградских рабочих. Приехав на место, эта комиссия сразу произвела аресты самых видных людей в городе, причем вначале ограничивались только задержанием более известных своей предыдущей деятельностью на общественном поприще и потому, по-видимому, казавшихся им более строптивыми.

Это происходило до ранения Ленина и убийства Урицкого. Эти два эпизода узаконили борьбу с контрреволюцией, и тут же с объявлением террора началась вакханалия, не поддающаяся описанию и казавшаяся в то время мирному русскому обывателю невыносимой. В городах хватали в ночь по нескольку десятков человек сразу, преимущественно офицеров, чиновников, промышленников; на места же была разослана телеграмма с приказом волостным Советам немедленно арестовать всех бывших офицеров, помещиков, кулаков, бывших полицейских чинов, священников и вообще всех контрреволюционеров с угрозой в случае неисполнения этого приказа предать составы волостных Советов суду трибуналов. Фраза, упоминающая о контрреволюционерах, могла трактоваться весьма свободно, и под это понятие мог подойти всякий и каждый, и потому ждать добра не приходилось.

Я лично в это время был уже начеку, чуть не попался за некоторое время до этого на одной из станций железной дороги, где был случайно проездом и избег ареста лишь благодаря пьяному комиссару из местных хулиганов, который, вместо того чтобы задержать меня сразу, как это, вероятно, ему полагалось, пошел с кем-то советоваться и сноситься по телеграфу, как со мной поступить. Я воспользовался удобным моментом и скрылся со станции.

Меры предосторожности были не излишни; через несколько дней после инцидента на станции, примерно дней через 7–8 (это было 25 августа по старому стилю), к усадьбе, в которой я жил, подъехали неожиданно вечером двое членов местного волостного совета с целью меня арестовать. Сообразив, что их приезд неспроста, я выскочил в сад через окно. Узнав, что я в отсутствии, один из совдепщиков высказал известное удовлетворение по этому поводу: дескать, им самим неприятно участвовать в таком «конфузном деле», но должны подчиняться, боясь ответственности. И они отправились арестовывать Других лиц, кои значились у них в списках.

Оставаться нельзя было, все равно мое присутствие было бы обнаружено кем-нибудь из сельской молодежи большевистского толка, находящихся в связи с уездным советом. Как оказалось впоследствии, вся первая партия арестованных в уездном городе была зверски собственноручно расстреляна приехавшей комиссией; и у меня не было никаких оснований делать себе иллюзий, что мне удалось бы выскочить из этой истории.

Что касается арестованных сельских кулаков, то за них повсеместно начали заступаться местные сходы, которые выносили удостоверительные приговоры, что эти люди не являются кулаками и паразитами; словом, появилась защита в своих же кругах, которая в большинстве случаев и увенчивалась успехом благодаря тому, что списки контрреволюционеров в конце концов составлялись своей же волостью, где сидели, конечно, свои люди. При этом нужно отметить, что чем данная деревня находилась дальше от своего уездного города или местечка, где хозяйничали приезжие коммунисты, тем волостная власть была мягче, менее подчинялась.

Теперь мне оставалось решить вопрос, куда идти? У меня был фальшивый паспорт, приготовленный на всякий случай заранее, и до 600 рублей в кармане, но это была слишком небольшая сумма, чтобы на нее можно было долго продержаться. Я решился перейти в другой уезд, где у меня был знакомый священник и