Диетлэнд - Сарей Уокер

Ремешок шлема больно впивался в кожу, под ремешком она была красной и воспаленной; Соледад ощущала соль на губах, чувствовала, как пот ручьями стекает по шее. Она подняла руку, чтобы утереть лицо. За окном джипа все выглядело как пустыни Невады или Аризоны; об этом она и писала домой, надеясь, что это поможет ей и Люс думать о том, что их разделяет не такое уж и большое расстояние. В письмах Соледад рассказывала Люс об обезьянах и о забавных звуках, которые издавали животные. Такое могло бы понравиться ребенку, но Люс была уже давно не малышкой. Люс изменилась. Из школы приходили жалобы: девочка курила и прогуливала занятия. Вступить в вооруженные силы было ошибкой – Соледад поняла это слишком поздно, – но после смерти отца Люс она так отчаянно нуждалась в деньгах и так хотела поступить в колледж. Она получила два диплома – бакалавра социологии и магистра феминологии – и теперь платила за них.

Вот уже несколько часов джип катил по бесплодной пустыне, Соледад все время думала о Люс. Она прижала автомат к телу, которое, как мумия, было обвязано килограммами снаряжения. Как ей хотелось сорвать с себя все снаряжение и пропитанную потом форму и подставить тело струям холодной воды. Агнесса, сидящая рядом с ней, молчала, глядя в крошечное запыленное окошко; по лицу женщины невозможно было понять, о чем она думает. Соледад была благодарна за эту тишину, она надеялась, что так все и будет, пока они не приедут на место…

Взрыв!

Вспышка света. Жар. Осколки стекла.

Казалось, взрыв продолжался несколько часов: она была внутри него, как в ловушке, он эхом отдавался в ее ушах, и она чувствовала его каждой клеточкой тела.

Тишина после взрыва давила на уши сильнее, чем шум. Соледад не видела за окном ничего, кроме песка и дыма. Затем она услышала крики, мужские голоса, залпы ружей. Она схватила руки Агнессы, которая пыталась высвободить ее из-под обломков.

Снаружи машины среди обломков в пыли лежали окровавленные тела… и части тел. Соледад и сама оставляла за собой кровавый след в песке, пока шла в поисках раненых; она сама была ранена, но ходить могла. На земле лежал солдат, его бедро было пробито до кости. Агнесса крепила черный жгут над его раной, мужчина кричал от боли. Соледад прижала его плечи к земле коленями, удерживала руками голову, чтобы он лежал спокойно, пока Агнесса делает свою работу. Их окружало черное облако дыма и песка. Свистели пули, разрывались снаряды, но она ничего не видела, только слышала. Умирающий солдат взглянул на Соледад. Ее лицо будет последним, что он увидит в этом мире, но в ее лице не было ничего особенного.

– Мама, – прохрипел он. Он был совсем еще ребенком.

Соледад утерла пот и песок с его лба. Она боялась, что скоро потеряет сознание. Кровь из раны на плече пропитала форму, окрасив ткань в глубокий цвет лучшего красного вина. Она вернулась к грузовику за припасами и на секунду прислонилась к нему спиной, чтобы перевести дух. Когда она обернулась, какой-то мужчина приближался к Агнессе, выкрикивая что-то на своем языке – для Соледад не более чем набор странных нечленораздельных звуков. Автомат Соледад висел на ней, и она расположила его перед собой и выстрелила в мужчину, когда тот бежал через облако. Промахнулась, выстрелила снова, попав ему в спину. Он упал на землю, вражеский солдат, безмолвный и неподвижный. Мертвый.

– Берегись!

Голос из облака, голос американца – кто-то пытался предупредить ее. Враг приближался к ней, и она выстрелила ему в грудь.

Когда она очнулась в госпитале три дня спустя, почти ничего не помнила. Только мужчину в облаке черного дыма, падающего на спину в грязь, помнила, как его ноги подкашиваются под ним. Она впервые убила человека, и это было легко. Это то, что она помнила лучше всего: как легко это было.

В госпитале в Кандагаре Соледад спасли от потери крови и не допустили заражения глубокой раны в плече. В лихорадочном болоте ум Соледад постоянно возвращался к облаку удушливого дыма и песка и к талибским бойцам, которых она убила. Прошло несколько дней, прежде чем врачи решили, что она достаточно окрепла, чтобы узнать об изнасиловании дочери. Люс тогда была еще жива, но Соледад не разрешали покинуть Афганистан еще неделю, и к тому времени Люс уже бросилась под колеса поезда. Соледад боялась, что дочь злилась на нее за то, что она оставила ее с бабушкой, что матери не было рядом с ней в тяжелое время, когда еще можно было исправить хоть что-то.

«Где же была мать девочки?» – спрашивали люди.

До тех пор, пока три рыдающие сестры не встретили ее в аэропорту, Соледад так до конца и не верила, что Люс и вправду совершила самоубийство. Когда она подъезжала к дому, какой-то репортер сделал снимок, который вскоре разлетелся по всем СМИ: «Соледад Аяла приезжает домой в Санта-Мариану, к северу от Лос-Анджелеса». Соледад вошла в дом и закрыла дверь. Ее мать лежала на кровати, напичканная снотворным и почти без сознания, за ней ухаживали родственники из другого города. Соледад не хотела видеть мать, та подвела Люс.

Соледад сидела в гостиной, совершенно не чувствуя никакой связи с тем, что ее окружало, как будто она смотрела на это издалека. Она вернулась с войны, вернулась сюда сквозь пространство и время, но она не переступила границу. Ее тело было дома, но какая-то часть ее, существенная часть, осталась там, в дыму и пыли.

Она пережила водовороты дыма и песка, бесконечные звуки выстрелов и шум взрывающихся снарядов, пережила убийство талибских бойцов и дни в лихорадочном бреду в госпитале, пережила новости об изнасиловании Люс и о ее смерти. Все это произошло так быстро, в мгновение ока; она была заперта в эпицентре черного облака, была поймана в ловушку удушающего дыма. Она не должна была возвращаться домой еще четыре недели; она не подготовилась к переходу из мира насилия и смерти в другой мир – в свой дом в Калифорнии. После первого распределения она поняла, что возвращение домой с войны означает переход из одного состояния сознания в другое, переход от сознания солдата к сознанию матери. Только теперь она была матерью мертвой девочки.

«Почему мать этой девочки не следила за ней?» – кричали люди в городе.

После похорон Люс она отправила свою мать в Техас к своим сестрами и остальным родственникам. Двоих парней, изнасиловавших ее дочь, выпустили под залог, но жить им оставалось недолго, это было единственное, в чем она была уверена. Она убивала раньше, это было легко. Она была врачом и женщиной, но ее обучали убивать врагов. Она убивала и будет убивать дальше.

Возвращение с войны означало переход. Сознание солдата не было сознанием матери, но она больше не была матерью. В Афганистане что-то в ней переменилось, и когда она вернулась домой, это что-то не вернулось с ней.

* * *

Тишина воцарилась в «Доме Каллиопы» на следующий день после того, как личность Дженнифер была раскрыта. Минута молчания ради матери, которая потеряла свою дочь. Трагедия, которая оказалась началом всего. История настоящей Дженнифер, однако, еще только собиралась по кусочкам, на некоторые вопросы были даны ответы, которые лишь порождали вопросы. Новости о Соледад заполонили газеты и блоги, теле – и радиоволны – в большинстве своем лишь домыслы. О Лите вестей не было, но, по крайней мере, она не лгала соседке, когда сказала о том, что знает, кто такая Дженнифер.