Кладбище ведьм - Александр Матюхин

Крик взвился на высокой ноте, а затем сорвался на хрип и прервался. В наступившей тишине было слышно, как звонко хрустят ломаемые кости. Одна за другой.

Из шевелящегося сгустка тьмы неожиданно вышла Наташа. Она была не живая, а нарисованная. Отличный графический рисунок, чуть дрожащий, выдающий неестественность лишь несколькими выделяющимися линиями. Невероятное зрелище.

— Я спасла тебя? — прохрипела Надя.

Ты нас всех спасла, — ответила Наташа в ее голове, не раскрывая рта. — Больше не будет убийств, а умершие женщины на этом кладбище, наконец, обретут покой.

— Ты вернешься к нам?

Это главное, что надо было узнать. Она смотрела в нарисованные глаза дочери и понимала, что не хочет услышать ответа.

— Ты вернёшься!

Может быть. Этого пока никто не знает, правда. Но я очень постараюсь. А ты займись папой. Люблю вас!

Наташа развернулась и вошла обратно в дрожащую, колыхающуюся тьму. Растворилась в ней. Хруст костей прекратился. Клубок черноты перестал шевелиться и начал расползаться по снегу, становясь похожим на ночной туман. Хлопья растворялись, не оставляя следов. Прошло несколько минут, и перед Надей снова раскинулся соседский огород, укрытый сугробами, с торчащими деревцами и кустарниками. На месте Крыгина валялось что-то отдаленно напоминающее разодранное пальто. Ни крови, ни тела, ни следов не осталось.

Надя закрыла калитку и подковыляла к Грибову. Он уже очнулся, сидел и растирал лицо снегом.

— Ты в порядке? — спросила Надя, присаживаясь перед ним на корточки.

— Надо научиться драться, — хмыкнул Грибов. — Нет, я серьёзно. Одним ударом меня свалил. А если ещё случится что-нибудь похожее? Как мне вас защищать? Определённо, пойду на какое-нибудь тхэквандо или, там, на бокс. Пусть научат. Сейчас возраст не проблема, молодой ещё…

Он бормотал что-то ещё, когда Надя обняла его, прижалась к щеке и громко, навзрыд расплакалась. От Грибова пахло смертью, кровью, но сквозь эти запахи пробивались и другие — родные, позабытые. Наде захотелось их вернуть, чтобы они остались в её жизни навсегда.

— Не реви, — сказал он, поглаживая Надю между лопаток. — Мне кажется, хуже уже не будет.

— Мне тоже кажется, — ответила она, всхлипывая. — Но всё равно надо нареветься, понимаешь? Это помогает.

Грибов не ответил.

Сквозь слёзы она заметила какое-то движение, увидела тени, расползающиеся с обратной стороны забора. Кто-то ходил на улице под фонарём. Заглядывал через забор во двор.

Наверное, соседи услышали крики и решили проверить, всё ли в порядке.

— А у нас не в порядке, — неожиданно прошептала она и рассмеялась. — У нас двор в крови. Сосед исчез. Топор его тут валяется. Что нам вообще делать? Как из этого выпутаться? Ты же понимаешь, Грибов, как мы влипли? С ума сошли вдвоём. Нам же никто не поверит. Нам же никогда, никто…

Около её ноги лежал, вмятый в снег, карточный валет и смотрел на Надю чёрной точкой глаза. Он улыбался. Снисходительно и как будто с сочувствием.

Наташа пришла в себя из-за музыки.

Словно кто-то напевал ей на ухо Земфиру. Ту самую песню про сладкие апельсины и длинные рассказы вслух. Тихо играла гитара. Звенели колокольчики. Или это был звон в ушах?

Она открыла глаза, пару секунд разглядывала шершавый потолок в побелке, белую лампу, жёлтые подтёки. Ей казалось, что мир вокруг — нарисован. Карандашный набросок или что-то вроде этого. Ещё секунда, она проснётся и окажется в каком-нибудь знакомом месте. Например, у себя в спальной комнате. Или в школьном туалете, где Маша…

— Маша!

Она думала, что кричит, но на самом деле едва выдавила из себя слово.

Повернулся голову, увидела окно с решёткой-«солнышком», цветы на подоконнике, крохотный пузатый телевизор, а потом увидела маму и папу, которые торопились к ней, вскочив с чёрного диванчика, стоящего в углу.

— Солнышко! Солнышко моё! — мама обхватила ладонями её лицо и принялась целовать в щеки, в губы, в глаза. — Господи, ты очнулась! Как же замечательно, ты очнулась!

Наташа не помнила, как здесь очутилась и почему. Она попробовала пошевелиться — получилось. Но движения были слабыми, будто чужими, и сопровождались странной покалывающей болью.

— Мама, что случилось?

— Ерунда. Позже. Главное, что ты очнулась. Дорогой, беги за медсестрой или за врачом, за кем-нибудь. Скажи, чтоб мчались сюда.

Папа исчез из палаты, скрипнув дверью. Вокруг пахло лекарствами. От мамы тоже пахло лекарствами.

— Дорогой?  — Наташа усмехнулась. — С каких это пор?

— Позже, говорю, — зашептала мама. — Всё потом расскажу, ты не переживай. У нас для тебя миллион историй. Ты ни в одну не поверишь. Но уже всё нормально. Мы в городе, общаемся тут, живём. Ты вторую неделю тут. Выкарабкаемся, родная. Ещё как выкарабкаемся. Уже Новый год, представляешь? Новый год пропустила. Но ничего, наверстаем.

В палату вошли люди в белых халатах, а за ними суетливый, взволнованный папа. Мама отстранилась, то и дело вытирая проступающие слёзы.

Наташу осматривали, ощупывали, мяли, заставляли глубоко дышать или не дышать вовсе, прислоняли холодные трубочки, светили в глаза. Кто-то сказал:

— Ну и замечательно.

Потом от неё отстали. Родители отошли вместе с врачами к окну и начали о чём-то разговаривать. Наташа не прислушивалась особо. Она понимала, что с ней всё в порядке, а дальше будет только лучше.

Она позволила себе закрыть глаза. Там, в темноте, стояла Маша.

У меня для тебя миллион историй

Она как будто пародировала маму. Маша улыбалась.

— Расскажешь?

Даже не знаю с чего начать. Со свихнувшейся древней ведьмы или психопата с топором.

— Это будет не страшно?

Когда ты начнёшь вспоминать — нет.

Она уже начала вспомнить. Детали мозаики появились внутри головы и стали складываться в единую картинку.

Наташа открыла глаза и улыбнулась подошедшим родителям.

— Принесите мой плеер, — попросила она. — Готова убить за хорошую музыку.