Слониха-пациентка - Дэвид Тейлор

я увидел, как задвигался хобот. Он не был парализован! У меня гора с плеч свалилась, а смотритель даже издал клич радости. Хобот лежал на соломе и шевелился, будто захмелевший питон. Элли захлопала ушами, глубоко вздохнула, повернулась на груди, придвинула задние ноги к брюху — и в одном могучем порыве встала на ноги. Спросонья поглядев на нас — последние следы анестетика еще не прошли, — она вытянула хобот и коснулась лица смотрителя, как бы давая понять, что больше нет причин для беспокойства.

— Пусть в ближайшие дни не берет хоботом воду, — сказал я. — Хобот должен зажить. Тебе придется какое-то время поить ее, вставляя в рот шланг. А вот фрукты и овощи пускай берет — ей надо разрабатывать хобот и учиться пользоваться после операции. Я не желаю, чтобы швы разорвали ей кожу.

— Доверьте это мне, доктор, — ответил смотритель со счастливой улыбкой.

Я знал, сколь приятна ему будет любая послеоперационная возня с Элли.

На следующий день, в воскресенье, я сидел у себя в конторе за письменным столом. Вдруг свет в окне померк. Я поднял глаза посмотреть, что случилось, и увидел в окне загородившую свет голову слонихи. Это была конечно же Элли, но прежде она никогда ко мне так не заявлялась. Я вышел наружу. Когда я показался из-за угла, Элли повернулась ко мне и начала ощупывать меня своим хоботом, довольно урча. Надо же, пришла сама, без сопровождения смотрителя. Тут я услышал шорох по посыпанной гравием дорожке — запыхавшийся хозяин слонихи с раскрасневшимся лицом бежал ко мне:

— Боже мой, доктор! Вот это да! Она у меня никогда так не бегала. Только зашел к ней вымести солому, а она была такова! Взяла да и вышла из двери, тихонько, как церковная мышь.

Я рассмеялся:

— Похоже, она понимает, что находится в стадии выздоровления, вот и пришла для послеоперационного осмотра.

Я осмотрел ее хобот. Он был в порядке. Стальной шов держался прочно.

После этого смотритель увел Элли, легонько поддерживая за нижний край уха большим и указательным пальцами.

Утром в понедельник она явилась ко мне в контору таким же точно образом и в это же время. И точно так же это повторилось во вторник, среду, четверг и в пятницу. Просто выходила из слоновника и топала четверть мили, зная, что я тут. Каждый день я осматривал ей хобот, иногда посыпал его новой порцией антимушиного порошка и говорил ей, как все прекрасно происходит. Смотритель уже перестал бегать за нею, когда она уходила, и, прежде чем приходил забрать ее, заканчивал чистку. Когда на десятое утро она пришла ко мне с десятым визитом, я удалил стальной шов. Рана зажила удивительно быстро, и не осталось даже и царапины. Она могла пользоваться хоботом так же ловко, как и прежде. По-видимому, она поняла, что с удалением шва эпопея подошла к концу, и больше она ко мне не заявлялась — ни назавтра, ни впоследствии.

Я вспомнил, как один из моих наставников по общей практике Тревор Чесуорт однажды рассказывал мне, что его отцу после операции носового полипа прописали полбутылки шампанского. «По-моему, весьма неплохое лекарство», — заметил Тревор. И я того же мнения. Так что несколько дней спустя я купил бутылку шампанского «Мумм», но на сей раз не для пациентки, а чтобы отметить ее выздоровление: мы распили ее напополам со смотрителем. Сама же пациентка тоже не осталась в обиде: я купил ей у хорошенькой Бетти, хозяйки кондитерской лавки из Хэррогейта, отличную глазированную булку со смородиновым вареньем.

Глава вторая

Полковник и его тигры

Тигр, о тигр, светло горящий

В глубине полночной чащи!

Кем задуман огневой

Соразмерный образ твой?

Редьярд Киплинг

Предел терпению членам приходского совета положила сломанная нога юной мисс Эванс. Случилось это безмятежным осенним утром, когда небо голубеет, точно скорлупа утиного яйца, а белесое сияние едва поднявшегося над горизонтом солнца оттеняет прозрачность неподвижного воздуха, наполненного тонкими запахами влажной листвы и дыма костров, на которых сжигают сучья. Вдали над Эйрским мысом, над линией прилива, кружились, точно облака вышеупомянутого дыма, стаи болотных птиц, прилетевших сюда, чтобы сесть на ил и песок в устье реки Ди.

Мисс Эванс, как и всегда в это время суток, трусила на своем верном пони вдоль живых изгородей по тихой дорожке близ деревни, лежащей где-то в четырех милях от североуэльского приморского курорта Престатайна и состоящей из дюжины дворов, кабачка, церковки и магазинчика. Это был плотно сбитый пони с надежным характером, привыкший к проливным дождям, ветрам с моря и холодным зимам, что не редкость в этой части Клвида. Он не боялся дальних дорог и, будучи местным старожилом, хорошо знал весь здешний люд — как тех, у кого были лошади, так и всех прочих. Он знал все тропинки, все поля, каждую собаку, тявкающую за живой изгородью коттеджа, каждого кота, свернувшегося клубочком на подоконнике. Он узнавал клаксон почтового фургончика и голос почтаря Дайлана: «Не торопитесь, все раздам, несите письма по домам!» — и пронзительный клич фермера, который всякий раз, когда мисс Эванс проезжала мимо, неизменно приветствовал ее возгласом: «С добрым утром, любовь моя!» — из окна своего коровника. В общем, он знал вдоль и поперек всю местность между Трелавнидом и морем, равно как и ее обитателей, как свои четыре копыта.

Но вот в это злосчастное утро он первым почуял во влажном воздухе нечто новое, и притом весьма странное. Свернул на тропинку и — тут же столкнулся носом к носу с тигром. Да, да — тигром в самом соку, одетым в роскошную оранжево-красную шкуру с черными как смоль полосками, изящной мордой и яркими, будто уголья, очами — что и говорить, прав был поэт, назвавший тигра «светло горящим»! От этой встречи нашему пони стало, мягко говоря, не по себе. Проигнорировав тот факт, что тигр выступал навстречу ему вполне мирной походкой, не имея никаких злокозненных намерений, и даже то, что на нем был роскошный ошейник, к коему был прицеплен прочный поводок, который держал высокий седовласый усатый мужчина с военной выправкой, пони развернулся в профиль — как та лошадка, что изображена на шестипенсовой монете, — и нырнул в ближайшую ежевичную изгородь. Мисс Эванс выбросило из седла, и она жестко шлепнулась оземь, поломав при этом большеберцовую кость. Пони не пострадал,