Только не бойся! - Марго Никольская

все еще не прикончил, поворотами относительно продольной оси самолета на триста шестьдесят градусов, как по спирали, он перешел на спокойное адекватное движение. При котором смело можно было расслабиться и уже не бояться обыкновенного полета, после подобных-то выкрутасов.

– Черт, да ты дьявол! – отдышавшись, я наконец смогла открыть рот, надеясь, что микрофоны в наушниках рабочие.

– Не исключено, что образ дьявола списан с кого-то из нас, – засмеялся он.

– Я еще никогда не чувствовала себя настолько живой, как сейчас!

Сомнения в моей действительности распались. Впервые за последнее время я не захотела, очнувшись, осознать, что выдумала все эти не поддающиеся логике события, и вернуться к прежней рутине. «Прежнее» стало выглядеть теперь бесконечно унылым и скучным до тошноты.

– Я знал, что тебе понравится. Расслабься пока, смотри, это очень живописный край. А чуть позже я опять покажу тебе пару трюков, которые должны впечатлить тебя еще сильней, – довольно объявил он.

– Мамочка! – я произнесла без звука, одними губами, но, судя по ухмылочке Феликса, он понял мое «предвкушение».

Вдоволь налюбовавшись поистине сказочным прибрежным ландшафтом, мы устремились ввысь сквозь облака. Я поняла, что у нас вполне хорошая связь через гарнитуру и предостаточно времени для продолжения разговоров. Которые, как я успела отметить, Феликс не брезгует прерывать на самом интригующем месте, оставляя мои вопросы без ответов. Точнее, перенося их на потом.

– Поговорим о твоем теле, – начала я.

Феликс бросил игривый взгляд на меня, но, оценив мою напускную суровость, воздержался от фривольных шуточек.

– Ты назвал его неизменной капсулой – что ты имел в виду?

– Мое материальное воплощение, по сути, моя личная камера в сменяющей лики тюрьме, – нехотя ответил он. – Разумеется, мне хватает сил, чтобы распоряжаться своим телом куда более ловко, чем это делают люди. И тем не менее оно сдерживает меня, значительно ограничивая мой потенциал. Представь человека, облаченного в скафандр. – Феликс усмехнулся.

– Э-эм, ну да. В скафандре вроде как не совсем удобно, движения скованы – это понятно. Но при чем здесь «неизменность»? – И почему он опять уклоняется от прямого ответа?

– Я имел в виду буквальное отсутствие каких-либо процессов жизнедеятельности, – сообщил он сквозь зубы, не тая своего раздражения из-за заданной мной темы.

Теперь ясно, зачем он проводил аналогию со скафандром, – не хотел раскрывать эти карты.

– Оно не переваривает пищу, не гоняет по венам кровь, ему не требуется кислород, клетки не делятся и не отмирают. Ты уже отметила отсутствие пор на нашей коже. Мои волосы и ногти даже при желании не выйдет отстричь. Эта оболочка вроде театрального костюма позволяет людям не шарахаться от нас и принимать за своих, а нам – избегать лишней суеты и внимания. Но назвать ее живой, вкладывая в это определение общепринятые характеристики, нельзя.

По-моему, только сплошные удобства.

– То есть, помимо абсолютной неуязвимости перед любыми земными болезнями и травмами, ты можешь со своей суперскоростью спускаться на дно морское и жить, скажем, среди коралловых рифов, подобно русалке, в воздухе не нуждаясь?! Но ты же дышишь!

– На выработку этой привычки у меня ушло некоторое время. Это был больше вызов самому себе, чем необходимость.

– А если ты все же что-то съешь, что тогда? Неужели это так и останется гнить навечно в тебе?

– Нет, пища выйдет тем же путем, которым выводит ее и человеческий организм. С той лишь разницей, что будет в том же виде, в каком в пищевод поступала, – абсолютно непереваренной.

– Хм, технически это значит, что какие-то процессы все же идут, – почесывая подбородок, пришла к выводу я.

– Скажем так, это тело не нуждается в привычной для человека еде. Но избавиться от нее в случае попадания оно способно, – своим тоном он дал понять, что этот вопрос исчерпан.

– Что насчет ограничения твоих способностей – в чем оно?

– Если я хочу появиться где-то, – он проницательно посмотрел на меня, – мне приходится передвигаться. Это лишь один из многочисленных примеров, но, на мой взгляд, самый удручающий.

– Ты хочешь сказать, что раньше мог просто материализоваться где хотел? Типа телепортации? – не поверила я.

– Нет, не типа телепортации. Но да, я мог именно материализоваться в угодном для себя месте.

– Ва-ау!!!

– Именно!

– Но и нынешнюю твою форму нельзя назвать медлительной, верно?

– Разные вещи. Способность к материализации относилась не только к моему облику, но и к любой субстанции. Скажем, если бы ты захотела сейчас вкусить запах масла пачули, будучи свободным, я мог бы просто его тебе дать. Теперь, когда мои возможности ограничены, я могу лишь гарантировать, что ты найдешь его в любой, хоть даже обувной торговой лавке. Ты должна была уже это понять.

– Да-а, у меня для этого был весьма яркий пример, – я вспомнила красное платье и однофунтовый ценник. Феликс бросил утвердительный взгляд в мою сторону. – Да блин!!! По-моему, тоже неплохо! – Я не сдержалась от улыбки.

Хотя как знать! Возможно, его действительно такие обуздания напрягают.

Его молчание подтвердило мою догадку. А я почувствовала себя глупо – сморозила ж, не подумав!

– Ты упомянул невозможность отстричь волосы. Всегда интересно было узнать: как ты добиваешься такой… э-эм… небрежной укладки?

Черт! Как обычно со мной бывает – после одной смороженной чепухи в попытке сменить тему я закапываюсь глупыми высказываниями только сильнее. Лучше бы промолчала!

Феликс, то ли поймав мои мысли, то ли умилившись вопросу, от души захохотал.

– Здесь никакого нет секрета, – отсмеявшись, признался он. – Волосы мягкие, малость путаются. – Да он оптимист: «малость» они у него путаются! Чтобы так их уложить, потребовалось бы немало суперсредств, и не каждый специалист бы еще справился. – А при движении c естественной мне скоростью сбиваются в одну массу настолько, что я не вижу причин тратить энергию на их возвращение в цензурный вид. Другими словами, я не ищу общественного одобрения и мне попросту безразлично, в каком состоянии моя шевелюра. Тем более теперь, в этот прекрасный век, когда человечество наконец становится раскованней, постепенно освобождается от гнета навязанных мер, принуждающих скрывать свою личность за общепринятыми стандартами.

«Интересная позиция», – только подумала я, как услышала в наушник: «Приготовься! Сейчас!» И мы повалились вниз.

С большинством из пережитых в компании с Феликсом впечатлений я столкнулась впервые. И дело вовсе даже не в том, что я совсем молодая и вся жизнь у меня еще впереди, нет! Ведь большинство людей так и проживают свои в рутине, не испытав чего-то такого, от чего загорается кровь. Умирают, не ощутив таких эмоций, после которых, как мне кажется, уже невозможно довольствоваться малым и не стремиться к ним вновь.