Вся моя жизнь - Джейн Фонда

Вот оно, истинное лицо “вьетнамизации”, которого, как надеялся Никсон, народ Америки не увидит. Солдаты США, может, и возвращаются с войны на родину, однако военные действия становятся более активными и всё больше гибнет вьетнамцев. Неужели он полагает, что мы разучились реагировать на чужие страдания? Как бы там ни было, я твердо решила быть честной и искренней, а дома постараться донести до моих сограждан то, что видела своими глазами.

С тех пор как Никсон занял кресло президента, объясняет полковник Лау, оружие стало еще более высокотехнологичным и страшным. “Раньше хирурги могли извлечь пули, – говорит он. – А теперь пули такие, что, пока их удаляют, раны становятся еще более тяжелыми. Сейчас бывают и такие, которые разрываются уже в плоти”. И он показывает мне рентгеновский снимок. Я благодарна полковнику за бесстрастный тон. Если бы в его голосе прозвучал гнев, я бы не выдержала.

Из музея военных преступлений меня везут в больницу Вьетдук. Доктор Тон Тхат Тунг рассказывает мне о начатом исследовании связи “оранджа”, американского дефолианта, с врожденными патологиями у младенцев, чьи матери находились в зоне поражения в Южном Вьетнаме.

– Мы всё чаще наблюдаем такие патологии, – говорит он. И, будто читая мои мысли, добавляет: – Боюсь, и вы скоро начнете замечать их у детей ваших солдат.

Я знаю, что должна делать.

Мы выходим из больницы Вьетдук на свет божий, и я привожу мысли в порядок.

– Я хочу выступить по вашему радио, – говорю я своим хозяевам. – Хочу рассказать американским летчикам о том, что вижу здесь, на земле.

Я привыкла говорить с солдатами, работа с активистами ветеранского антивоенного движения и поездки по стране дали мне некоторое представление о реалиях их жизни. Я знаю, что всё больше военнослужащих выступают против войны, помню их рассказы о том, что на картах с указанием целей обстрела не было вьетнамских названий – только отчужденные, безликие номера. Эти ребята никогда не были во Вьетнаме и не видели лиц своих жертв. Я просто обязана попытаться показать им то, что вижу я, чтобы этот опыт стал для них таким же личным, как для солдат на вьетнамской земле. Я приехала за доказательствами и считаю своим моральным долгом сделать это, хотя выступление по радио и не входило в мои планы. Я отдаю себе отчет в том, какие могут быть последствия, но это меня не останавливает – тем более что я знаю о выступлениях других американцев в Ханое. Потом меня еще обвинят в измене родине и подстрекательстве военнослужащих к дезертирству – вот уж чего не было.

Первая передача идет в прямом эфире. Другие прозвучат в записи через несколько недель.[61] 1 Я наметила себе кое-какие моменты, но в целом говорю экспромтом, честно рассказываю о том, что видела и что почувствовала. Комитет Конгресса по внутренней безопасности заслушал доклад Эдварда Хантера, внештатного сотрудника цРУ, который считался специалистом по коммунистическим методам идеологической обработки. По его словам, мое выступление по радио было “настолько профессиональным и лаконичным”, что он “весьма сомневается в том, что [я] подготовила его [сама. Я] наверняка работала с противником”. Председатель Комитета Ричард Айкорд был с ним согласен. Говорят, он сказал, что я “не могла так хорошо разбираться в военной терминологии, которую активно использовала”. Очевидно, они не знали, как много я общалась с солдатами.

Я говорю и вижу перед собой лица пилотов, с которыми встречалась раньше. Я словно обращаюсь к своим знакомым и со свойственным мне неисправимым оптимизмом надеюсь, что нарисованная мною картина вызовет у них такие же чувства.

Вот запись одного из моих выступлений: