Осенний Лис - Дмитрий Скирюк

— Приподними его…

Девушка с трудом вытащила топор и вложила его варягу в руку. Широкие пальцы сомкнулись на рукояти мертвой хваткой, Яльмар приподнялся и сел, собрав последние силы.

— Один!!! — крикнул он, вскинув топор в последнем приветствии, и рухнул недвижим.

Топор с тяжелым стуком упал на пол.

Кровь перестала течь из раны.

Норвег был мертв.

Жуга посмотрел на девушку, на посох, лежавший рядом, опустил окровавленные руки и отвернулся.

Сколько же можно отвечать смертью на смерть? Поди теперь разбери, кто все это начал. Вот еще одна, ну а зачем? Или все таки не он все это творит? А тогда — кто? Кто? Он посмотрел на Зерги — в глазах у девушки стояли слезы — и вздохнул. А может, права девчонка? Где он теперь, тот Ваха-рыжий, что пришел с Хоратских гор? Ищи ветра в поле… А кличка прирастает; раз, два — и вот уже никто не помнит имени. Три, четыре — и вот ты сам его забыл. Пять, шесть — и вот уж нету имени вовсе, и лезет ниоткуда твое новое прозвание, и хорошо еще, если ты сам его себе сыскал по сердцу, по уму, да по совести. A назвался груздем, так полезай в кузов — живи, как назвали. Дело известное: вещь без имени — не вещь, а имя завсегда попросит тела. А там и вовсе — поминай, как звали…

Тело… Приходящий-Во-Сне тоже говорил о теле.

Жуга потряс головою и сжал кулаки.

— Что ж… — сдавленно сказал он. — Ты выиграл, колдун…

И медленно добавил, глядя в никуда:

— Приходи.

* * *

Чувство Силы возникло внезапно, словно кто-то огромной рукой в единый миг вытеснил Жугу прочь из его головы. Но на сей раз Жуга не просто наблюдал за тем, что происходит. Он запоминал. Запоминал, откуда идет и куда приходит горькая серая струя неведомой мощи, и чья-то память тихонько нашептывала в уши, как ее вызвать. Он запоминал, как с тихим шорохом сходятся края рассеченной плоти, как ищут и находят друг друга концы разорванных сосудов, как движется кровь, и маленькая молния терзает стынущее сердце — бейся! бейся! бейся! И все это время кто-то неслышно шепчет в голове — у тебя, или у Яльмара — не понять: дыши, дурак, дыши! теперь все, теперь можно…

Теперь уже можно… позвать.

Первое, что Жуга увидел, вернувшись, были широко раскрытые глаза Зерги. Он опустил взор и еле сдержал радостный крик: норвег дышал! Там, где только что зиял широкий разрез, теперь багровел большой, неровный рубец.

— Ты… — Зерги коснулась викинга, и посмотрела на Жугу. — Как тебе это удалось? — Внезапно ее осенила какая-то мысль, и девушка испуганно отдернула руку. — Скажи, я тогда тоже… — она помедлила, — …вот так?

Сил говорить у Жуги уже не было, и он лишь кивнул в ответ.

— Ох… — Ладонь ее метнулась ко рту. — А я-то не могла понять! — Она помолчала, прежде чем спросить о главном. — Так это был… Он?

— Да.

— Мой бог… — Она запустила пальцы в волосы и отвернулась. — Ты все знал с самого начала… Знал и молчал?

— Это ты вызвала его?

— Я не знала! — выкрикнула она. — Я… я…

Жуга кивнул. Теперь все встало на свои места.

— Ты хотела вернуть Веридиса, — сказал он и усмехнулся невесело. — Колдунья-недоучка, потеряла голову вместе с любимым человеком… Да… — Он посмотрел на Зерги. Та молчала, потупившись, и Жуга продолжил: — Ты открыла Путь, не подумав, что кто-то уж лет как двести ждет у запертой двери. А потом…

— Я испугалась… — прошептала Зерги, в бессилии до хруста ломая пальцы. Опустила руки. — Просто испугалась… Он… Он хотел…

— Я знаю, — Жуга кивнул. — Не вини себя. Я сам трижды открывал эту Дверь. Один раз мне помог бог, один раз — человек, и один раз — эта штука. — Он поднял руку с браслетом. — А ты была одна. Ума не приложу, как тебе это удалось, хотя… — Он помедлил.

— Что?

— Ничего. — Жуга вздохнул и помотал головой. Взъерошил волосы рукой. — Боль и отчаянье… Да. Они могут сделать многое… — Он посмотрел на Зерги. — Ты родилась и выросла здесь. Ты должна хоть что-то знать про этого… Кто он? Зачем вернулся? Какую битву проиграл?

— Я не знаю… А впрочем, погоди! — она нахмурилась. — Ты сказал — двести лет?

— Ну… — Жуга пожал плечами. — Может быть, чуть меньше.

— Башня Ветров… — пробормотала Зерги и закусила губу.

— Что?

— Когда-то на месте теперешнего маяка стоял замок… Его построил один чародей… сейчас уже никто не помнит его имени. Говорят, что он захотел всех осчастливить, и боги покарали его за гордыню. Да, кажется, так. Был бой — он один сражался с ними всеми. Про него еще песня сложена. Подожди, сейчас… Вот!

Ночь подняла над башней черный свой стяг,

Свой истинный крест, свой подлинный флаг.

Три армии собрались на расправу в ночь —

Три черных начала, три дьявольских сна,

Три черных начала адских трех рек.

Что мог с ними сделать один человек?…

Сойдемся на месте, где был его дом,

Где трава высока над древесным углем,

И зароем нашу радость в этом черном угле

Там, где умер последний человек на земле…

— Вот как… — Жуга помрачнел. — Осчастливить, значит… Зря он за это взялся — мог бы и сам понять — хоть и маг, а тоже человеком начинал. А у людей извечная забава — землю делить — кроить да штопать заново огнем и сталью, волшбой и просто — силой рук… А небо — вот оно, режь его ломтями… Что, не получается? Вот то-то…

— Что же теперь?

— А теперь я пойду, — Жуга встал и надел полушубок. Подпоясался кушаком. Поднял посох.

— К-куда?

— Колдун внес свою плату, пора и мне долг возвращать. — Он взглянул ей в глаза и вздохнул. — Сегодня ночь большого прилива. Теперь я должен выиграть эту битву. Выиграть или погибнуть.

— Но почему?! Ты же сказал, что взять тебя он не в силах!

— Зато в силах взять тебя.

— А он может?

Ответить Жуга не успел. Яльмар вдруг сел рывком, дико вращая глазами, лихорадочно ощупал себя с ног до головы и вытаращился на Жугу.

— Один и Фрея! — прохрипел он. — Ты?!

— Я, — Жуга невольно улыбнулся.

Яльмар спешно задрал на боку рубаху и поскреб ногтем багровый рубец.

— Боги! Ты воистину великий ворлок!

— Как ты себя чувствуешь?

Яльмар махнул рукой и, расшвыривая скамейки, двинулся к бочкам.

* * *

Снаружи, как и прежде, бесновался ветер. Мело. Дождь со снегом пополам сменился вдруг сухим, совершенно нездешним порохом поздней метели. Улицы города опустели окончательно. Галлен затих в своем холодном сне, укрытый серым покрывалом зимних туч. Темнело. Часы на ратуше пробили шесть и смолкли, словно испугавшись собственного голоса, и только с берега доносился тяжелый, размеренный грохот прибоя.