Тэмуджин. Книга 4 - Алексей Гатапов

– Я же не говорю, что ты с умыслом это делаешь. – Джамуха устало махнул рукой. – Но все получается так… И как же нам теперь быть? Все порушилось, дружбы между нами нет. Ведь ты понял, что на этой охоте я хотел обмануть тебя и дал плохого газарши. И войско вдвое больше твоего я привел нарочно. Сильно я обижен был на тебя за все, вот и хотел перед людьми уравнять тебя с собой. Но не вышло, ты снова прославился, а я вновь опозорился.

– Брось ты об этом думать, забудь! – сказал Тэмуджин. – Я понял, почему ты это сделал, и понимаю тебя. Давай отныне будем с тобой равными и по-прежнему будем самыми близкими друзьями.

Джамуха недоверчиво покосился на него, будто стараясь угадать истинные его мысли.

– Давай! – вдруг решительно тряхнул он головой, загораясь глазами. – И начнем все сначала!

– Нет, почему же все сначала? – возразил Тэмуджин. – Между нами много хорошего уже было, мы крепко выручали друг друга, куда же мы это денем? Просто, как говорят старики, нам нужно подавлять между нами все плохое и возносить все хорошее – так мы и продолжим нашу дружбу.

– Ты прав, – Джамуха грустно покачал головой. – Снова ты оказался прав, а я неправ, да видно, так и будет всегда…

– Эх, Джамуха, опять ты за свое. Какой же ты обидчивый, даже словом поправить тебя нельзя. Ну, хорошо, пусть будет по-твоему, мы все начнем сначала. – Тэмуджин с дружелюбной улыбкой смотрел на него. – Хорошо?

– Нет уж, пусть будет по-твоему, потому что ты прав. Надо все делать правильно, неправильно делать нельзя. А я снова неправ, и потому нельзя делать так, как я говорю.

– Ну, брось, анда. Мы ведь не малые дети, надо делать все, чтобы было к лучшему. Вот ты посмотри, как все у нас хорошо – о чем нам еще жалеть? Мы вместе, нас поддерживает кереитский хан, мы с тобой – сильнейшие в монгольском племени нойоны, никто с нами теперь не справится. Потому мы и должны всеми силами крепить нашу дружбу… Вот сейчас разговоры пошли по куреню о моей жене, будто ты что-то разузнал про нее и рассказываешь. Разве я поверил этому, разве пошел на поводу этих пестрых языков? Я крепко подумал над этим и понял, что все это вранье, а потому взял и наказал этих сплетниц, чтобы больше не болтали. А потом и ты наказал своих, и мы вдвоем правильно сделали, пусть отныне никто не думает пытаться рушить нашу дружбу, верно? Ведь это кто-то нарочно придумал, я думаю, кому-то не по душе наша дружба, кто-то боится нашей общей силы. И мы никому не должны показывать, что между нами какая-то трещина, потому что туда они и будут бить, чтобы ослабить нас. Верно я говорю?

– Верно говоришь, анда. – Джамуха некоторое время задумчиво смотрел на огонь и вдруг, вновь воспрянув своей переменчивой душой, возбужденно заговорил: – Но кто-то ведь это придумал, а кто? Как ты думаешь, анда, кому это надо?.. Не-ет, это дело нельзя так оставить, завтра же надо взять всех, кто участвовал в этой болтовне, и допросить, огнем их жечь, но найти тех, кто сочинил эти сплетни.

– Нет, анда. – Тэмуджин покачал головой. – Если начнем ворошить это дело, разговоры разойдутся на все монгольское племя, а я не хочу этого. Пусть лучше так все и утихнет. Самых ярых болтунов мы укоротили, остальные теперь побоятся распускать языки. Давай на этом остановимся. И еще, ведь мы с тобой не знаем, кто на истоке этих сплетен. – Тэмуджин понизил голос, доверительно глядя на анду. – Это могут быть и дядья твои, или мои, или эти керуленские нойоны, а может быть, и Тогорил-хан.

Джамуха удивленно посмотрел на него.

– Тогорил? Ты так думаешь?

– Это может быть кто угодно, даже тот, на которого никогда не подумаешь. Тогорил ведь воровал табуны у нас с тобой, там, за Хилгой. Почему бы ему не попытаться нас с тобой разъединить, чтобы мы ослабли перед ним и больше от него зависели?

Джамуха застыл взглядом, задумавшись.

– Верно говоришь, может быть и так. Эх, что за люди вокруг, никому нельзя верить. – Он изумленно покачал головой. – Как можно жить среди таких людей?

– Мы их не изменим, надо как-нибудь жить с ними. Но если мы с тобой не порушим нашу дружбу, будем неразрывны, тогда мы никому не под силу.

– Ты прав, анда! Ах, как же ты прав! Да никакой мудрец с тобой не сравнится! Давай мы с тобой выпьем за нашу дружбу, потому что, верно ты сказал, нам вместе никакой враг не страшен.

– Давай выпьем.

Джамуха, воодушевленный новым оборотом дела, со стуком поставил перед собой чашки и налил, переливая через край.

– Будем отныне неразлучны! – Он высоко поднял свою чашу.

– Да, анда.

Глядя друг другу в глаза, выпили до дна.

– Надо сказать, чтобы нам приготовили еды побольше и повкуснее, – отдышавшись, сказал Джамуха. Он пошевелился было, чтобы встать. – Ты посиди, а я быстро.

– Нет, анда. – Тэмуджин остановил его за руку. – Утром хочу съездить на западную сторону. Пойду посплю, чтобы набраться сил.

– А я думал, мы с тобой посидим, поговорим. – Тот разочарованно смотрел на него. – А может, останешься, что ты там будешь делать, в степи, при таком холоде?

– Не могу, я уже передал тамошним тысячникам, что будем осматривать дозоры, они ждут меня.

– Что ты за беспокойный человек, анда, давай оставайся, – неотступно уговаривал его Джамуха. – Потом будет время, осмотрите все, а сейчас давай мы с тобой попируем, поговорим по душам. Я тебе еще девушек покажу, у меня есть, сам отбирал из меркитских пленниц. Лучшую подарю, какая будет тебе по душе.

– Нет, анда, у меня есть моя Бортэ, и люди сегодня будут ждать меня. Я пойду, анда, ты уж не сердись. – Тэмуджин обнял его за плечи, прижал к себе и поднялся.

– Ну что ж, непоседа ты, все хочешь вперед успеть. Ну, иди уж, а я тут посижу еще, подумаю один.

Тэмуджин вышел и, шагая к своей юрте, думал: «А он все такой же, не изменился. Хороший парень, но очень уж обидчивый – сколько он накопил всего за эти годы! Больше не нужно давать ему повода обижаться, и тогда, может быть, наладится все между нами, снова все будет хорошо…»

Бортэ еще до рассвета проводила Тэмуджина в поездку на западную сторону и осталась в большой юрте одна. Матери Оэлун нездоровилось: простыв, еще со вчерашнего дня она жаловалась на боль в горле и не выходила из своей юрты. Хоахчин вместе с рабынями в кожевенной юрте выделывала лосиные шкуры.

Бортэ вскипятила для матери Оэлун молока на топленом кабаньем жире, отнесла ей и, воспользовавшись одиночеством, принялась за выделку беличьих шкурок, во множестве навезенных с облавной охоты. Она решила к рождению ребенка сшить из них детское одеяло, чтобы было во что его заворачивать на холоде. В присутствии других, даже при матери Оэлун, она стеснялась что-то готовить для будущего ребенка, и теперь она торопилась наверстать упущенное. До родов, по ее подсчетам, оставалось не более месяца, а многое еще не было готово.

Убрав посуду, она удобно уселась перед очагом, зажгла светильники, подбросила в огонь аргала. Положив рядом с собой большой ворох перевернутых наизнанку шкурок, налила в чашку прокисшего молока и, набирая его в рот, маленькими струйками капая на шкурку, стала разминать ее руками.