Вандалы – оклеветанный народ - Вольфганг Акунов

В узилище Драконтий сочинил, к вящей славе Божьей, и более ценное с литературной точки зрения произведение «Хвала Господу» («Де лаудибус Деи»), в котором смиренно покоряется воле прогневившегося на него Всевышнего и восхваляет милосердие Господа Всемогущего. Именно на этом длинном стихотворном сочинении и основана литературно-историческая оценка этого единственного выдающегося поэта вандальского Карфагена. Когда влиятельным друзьям наконец удалось добиться освобождения Драконтия из заключения, он стал уделять поэзии гораздо больше времени и сил, чем своей профессии юриста, описывая в звучных эпических сочинениях сюжеты, взятые из античной мифологии, воплощаемые до того преимущественно в драматических произведениях (хотя и был христианином). При этом Драконтий не довольствовался наиболее доступными трагедиями как готовыми образцами, но разыскивал малоизвестные варианты популярных мифов, обогащая тем самым сюжеты, известные по древним трагедиям — например, об Оресте или о Медее — новыми действующими лицами, подробностями и элементами. До нас дошел небольшой латинский эпос под названием «Трагедия Ореста», автором которого считается Драконтий. Он пережил своего царственного обидчика Гунтамунда. Но каково Драконтию (вернули ли ему имущество, нам неведомо) жилось после 496 г., при новом царе Тразамунде, смог ли он восстановить свое прежнее, почетное положение при вандальском дворе, или же предпочел покинуть Карфаген (на всякий случай), к сожаленью, не известно.

Драконтий также — наиболее выдающийся из стихотворцев, чьи сочинения не известный нам издатель собрал в VI в. в поэтическую антологию, имеющую для нас скорее историческую, чем литературную ценность. Она условно именуется «Салмасианским кодексом» (лат. Кодекс Салмасианус) и, учитывая многочисленность авторов собранных в ней произведений и разнообразие их тем и жанров, служит убедительным доказательством того, что в правление царей Тразамунда и Гильдериха духовная культура и свободные искусства в вандальском государстве достигли значительного развития по сравнению с предыдущим периодом творческого застоя и шока от вандальского завоевания. Имя второго по значению, после Драконтия, стихотворца, представленного в данном поэтическом сборнике, нам, к сожалению, не известно. Поэтому долгое время христианская поэма «Кармен ад Флавиам Фелицем де ресуррекционе мортуорум» («Песнь Флавию Феликсу о воскрешении мертвых») считалась вышедшей из-под пера Тертуллина (рожденного в 160 г. в Карфагене). Уже одна эта ошибка доказывает сохранение поэтами вандальского периода классической латынью в ее полном блеске, ничуть не потускневшем со времен поэтов, живших тремя и даже четырьмя столетиями ранее. Чистота их латыни, кстати, говоря, превосходит чистоту латыни многих современных им писателей из числа духовенства — например, епископа Виктора Витенского.

В числе латинских поэтов, вошедших в эту антологию, собранную в правление царя вандалов Гильдериха, заслуживают нашего упоминания также Флавий Феликс (адресат упомянутого выше религиозного стихотворения анонимного, но весьма одаренного автора) и сочинитель эпиграмм по имени Флорентин. О жизни этих стихотворцев нам известно, к сожалению, только одно: они жили в вандальском царстве на рубеже V–VI вв. п. Р.Х.

Своей несколько большей известностью, чем перечисленные стихотворцы, афроримский поэт Луксорий (Люксорий) был обязан тем, что среди примерно сотни эпиграмм, чьим автором он значится, многие имеют откровенно непристойное содержание (некоторые другие, оставшиеся — несомненно, вследствие своей еще большей непристойности — анонимными, судя по стилю, также вышли из-под его бойкого пера). Этот поэт, очевидно, хорошо знакомый с самыми разными сферами жизни вандальского Карфагена, пережил царей вандалов Тразамунда, Гильдериха и даже их последнего царя Гелимера. Следы Луксория теряются лишь после завоевания Карфагена восточноримским полководцем Велизарием. Непристойный характер его поэтических произведений не помешал издателям эпиграмм Луксория назвать его «вир клариссимус эт спектабилис» («светлейшим и замечательным мужем»). Из чего можно сделать вывод, что Луксорий еще при жизни пользовался в Карфагене огромной популярностью. Хотя он, в отличие от восхваляемого им Марциала, позволял себе нередко очень свободно обращаться с правилами стихосложения, особенно в области метрики стиха.

В деле изучении литературного наследия этого многостороннего позднеантичного автора особенно активно подвизался Петер Бурман Младший (1714–1778), отпрыск известного голландского семейства ученых XVIII в., наглядно и подробно представившего творчество Луксория в своей «Антологии древней латинской эпиграммы» («Антологиа ветерум латинорум эпиграмматум»). Позднейшие издатели правили тексты, но не смогли узнать ничего нового или более точного о биографии карфагенского поэта, вероятно, принадлежавшего к афроримской карфагенской знати.

Тот несомненный факт, что подобные стихотворные упражнения не только оказывали немалое воздействие, кроме римских, и на вандальские круги, но и побуждали высокопоставленных вандалов порой подражать римским стихотворцам и их манере выражать свои мысли и чувства, подтверждается сохранившейся, перемежаемой стихами, перепиской между вандальским комитом Сигистеем и священником по имени Парфений. А вот проза Марибада, арианского епископа и церковного теоретика вандальского происхождения, чье имя и труды известны нам лишь из направленных против него полемических сочинений, вышедших из-под пера ревнителей православной веры, до нас, к сожалению, не дошли. Его литературное наследие можно было бы, в лучшем случае, попытаться восстановить по кусочкам из цитат (такая попытка, и небезуспешная, была предпринята с целью восстановления трудов по географии массалийского мореплавателя Пифея, доплывшего до Туле, почитавшейся в античном мире крайней северной точкой обитаемого мира). Но тратить силы и время на повторение этой попытки в отношении почти утерянных сочинений Марибада стоило бы, на взгляд автора этих строк, лишь в том случае, если бы он писал не на латинском, а на своем родном вандальском языке. Лишь в этом случае позднейшие исследователи могли бы надеяться увеличить, таким образом, скудный запас памятников вандальской письменности.

Когда музы молчат, молчат, конечно, и бытописатели. И потому нам сегодня известно о повседневной жизни в вандальском царстве, о быте вандалов «и иже с ними», еще меньше, чем о духовной жизни тех времен. Не нашлось в то время репортера, описавшего, хотя бы в назидание потомкам, сколько и каких товаров ввозилось в вандальскую державу или вывозилось из нее. Откуда попадали к вандалам украшения, обнаруженные впоследствии в вандальских погребениях, и кто ковал оружие, используемое вандалами и маврами при нападениях на города Средиземноморья? Нам известно, что у вандалов имелись рудники, но что за ископаемые добывались там, покрыто мраком неизвестности. Немецкий автор Эрнст Шпек в своей «Истории торговли в Древнем мире» утверждал, что «римляне, сами не обладавшие индустриальным духом, не могли передать таковой и другим». Тем не менее, ремесленные навыки не могли не распространиться из Карфагена на его густонаселенную округу. Ведь, например, в Меджердской долине на пятьсот пятьдесят квадратных километров приходилось как-никак шесть городов. Да и факт наличия в одной только Нумидии ста двадцати трех епископских кафедр позволяет сделать вывод о многочисленности городов и завидной плотности городского населения в этой области. Ибо, хотя злопамятные римляне и не позволили древней стране пунов, покоренной «сынами Ромула», после долгих и кровавых войн, возродиться в своем прежнем величии, они нашпиговали ее своими военными гарнизонами, соединили все ее грады и веси первоклассными дорогами, и. уже из соображений собственной безопасности, перевоспитали кочевников прилегавших к новой римской провинции южных областей в оседлых крестьян. В результате этой политики закрепления своей власти на африканской земле, проводимой опытными в деле управления римскими колониальными администраторами на протяжении многих веков, вокруг афроримских городов возникли целые ожерелья сел, чьи жители выращивали главный предмет африканского экспорта — хлеб, а также фрукты, ценившиеся повсюду, даже в самом италийском Риме — центре античной Экумены. Согласно «Закону Манция» («Манциеву закону», «Лекс Манциана»), из римской Африки, наряду с этими двумя главными статьями экспорта, вывозились также мед и оливковое масло. Следовательно, изготовление для вандалов оружия в местных оружейных мастерских, было нововведением, предполагавшим, в качестве необходимого условия, наличие хотя бы нескольких кузнечных молотов (изготовляемых, как известно, из железа или, во всяком случае, металла) и, соответственно, продолжение добычи руды в африканских рудниках, снабжавших Карфаген металлом еще во времена пунийского владычества. А если возникала нехватка металла, ее вполне мог компенсировать импорт из богатой рудами Испании.